Звезда мирового балета Наталья Осипова рассказала о своей любви к реализму, об импровизации на сцене, о танце Майи Плисецкой и личных гастролях в Америке, а также о партии Одетты-Одиллии в «Лебедином озере», исполненной в Михайловском театре.
– Как я понимаю, «Лебединое озеро» – ваш вызов общественному мнению. И в Москве вы бы нескоро это станцевали.
– Судя по всему, да. Мне в Большом театре обещали, даже назначили дату. Но потом художественный руководитель балета Сергей Филин сказал, что это категорически не моя партия и я танцевать не буду: они с Юрием Николаевичем Григоровичем так решили.
– В партии Лебедя вам ближе демоническая или светлая сторона?
– Сейчас, когда я станцевала много балетов, мне не сложней почувствовать себя Одеттой, чем Одиллией. Очень помогает «Сильфида»: там героиня тоже невероятно нежное и трогательное создание. Белого Лебедя интересней делать. А Черного... Ну да, такая яркость характера, мне, наверно, ближе по природе. Все так думают. Я плакала на репетиции, потому что мало времени на подготовку, а мне еще, помимо техники, эмоций и партнера, надо думать, как ходить, потому что у меня проблемные по форме ноги. С Марсело Гомесом (премьер Американского театра балета, с которым Осипова танцевала «Лебединое озеро» – «Газета.Ru») у нас было три дня, чтобы пройти спектакль. Конечно, это авантюра, но из авантюр сплошь и рядом состоит жизнь балетного артиста. Иногда даже лучше получается, если цейтнот. Я знала, что на «Лебединое» едет куча моих поклонников из Москвы, из других городов. И подумала: а вдруг всё получится и мы будем счастливы?
- На юбилейном вечере знаменитой советской балерины Натальи Дудинской про нее сказали: «Тигрица, вырвавшаяся из клетки». Если б так сказали про вас, это был бы комплимент?
– Смотря в какой партии. Но в принципе, конечно, комплимент. Похвала творческой энергетике. Мне говорят: что ты рвешься, станцуй спокойно, просто на профессионализме. Я иногда думаю: а может, и правда так выступить? А потом выхожу на сцену – и понимаю, что не могу. Я все-таки сторонник эмоционального театра. Хотя совершенство формы в балете никто не отменял.
– Эта партия в России традиционно считается экзаменом на прима-балерину: без «Лебединого озера» жизнь в профессии как бы не доведена до апогея. Вы поэтому так рвались? Или очень хочется быть лирической балериной?
– Не в этом дело. Такие партии, как Жизель и Сильфида, Одетта и Джульетта, не столь просты, как кажется. Они гораздо шире, чем мы привыкли представлять. Думаю, их должна танцевать балерина с выраженным драматическим началом. Если честно, я не считаю, что это не мои партии. Вообще укротить темперамент тяжело. Надо его не скрывать, а сделать роль так, что он сам как бы уйдет на второй план. Найти другую себя.
– Майя Плисецкая, которая обладала не меньшим темпераментом, чем вы, прекрасно танцевала «Лебединое».
– Плисецкая – одна такая. Повторить ее невозможно. Я безмерно уважаю Майю Михайловну за то, что она не боялась танцевать так, как хотела, как чувствовала. Ее манера была абсолютно индивидуальной, она противоречила всем привычкам и законам. Недавно пересмотрела ее запись и удивилась: в Белом адажио «Лебединого озера» у Плисецкой столько модерна!
После дебюта в «Лебедином озере» балерина уехала на гастроли в Нью-Йорк, где пробудет полтора месяца: Осипова не первый год числится «постоянно приглашенной звездой» в Американском театре балета (АБТ).
– Что вы танцуете в Америке?
– В Нью-Йорке у меня 18 спектаклей за полтора месяца, среди которых «Баядерка», «Светлый ручей», «Жар-птица», балеты «Онегин» и «Ромео и Джульетта». Много интересной работы, есть сложные дебюты, и, наверное, я безумно устану.
– Как внести свежие краски в старые, до вас затанцованные партии?
– Мне мой педагог в АБТ Ирина Александровна Колпакова говорит: «Не надо быть фантазеркой». Это когда я увлекаюсь, начинаю искать что-то, чего никогда в этой партии не было. Но мне подсказывает тело. Звучит музыка, ты закрываешь глаза и абсолютно четко чувствуешь, как надо двигаться. Хотя мы с Алексеем Ратманским недавно спорили насчет первого акта «Жизели». Он был против моей трактовки сцены сумасшествия.
– Говорил, что слишком натуралистично?
– Что-то вроде этого. Но второй акт он у меня считает гениальным. Было приятно это слышать.
– Наверное, работая с постановщиками, вы часто «ломаете» хореографию под себя?
– Да, видимо, это мой минус. Что бы хореограф ни показал, у меня начинает получаться по-своему. Реакция бывает разная. Но ничего не поделаешь: у всякого тела своя окраска. В игровых моментах балетов я часто импровизирую. Иной раз не контролирую себя, потом не могу даже проанализировать, почему так станцевала, как именно меня «повело» на сцене. Многое зависит от партнера. Когда он понимает тебя с полуслова, как Дэвид Холберг или Ваня Васильев, все получается.
– Как вы работали с Ратманским над новым балетом «Жар-птица»?
– Работа еще в процессе – думаю, Алексей будет дорабатывать спектакль. Это сказка, но с некоторым сарказмом и черным юмором. Очень красивые декорации, но, когда вы их увидите, поймете, что это не русская, а скорее американская история. Все ярко, но не Диснейленд, а стильно. Сложный балет в плане техники – просто уползаешь со сцены. Мне было немножечко тяжело, потому что я пока не поняла, кто я – женщина или птица?
– Балерина Диана Вишнева целенаправленно ищет себе разных балетмейстеров по всему миру. А у вас нет личной программы освоения современной хореографии?
– Я еще несколько лет могу спокойно танцевать классику, в которой далеко не все сделано. Это Диана перетанцевала все, и великолепно, а мне спешить не надо. Но при этом буду параллельно осваивать то, что посылает жизнь. Мы с Ваней Васильевым хотим сделать свой проект, специально на наш дуэт, – тут будет много нового. У меня возникла идея поработать с Охадом Нахарином, замечательным израильским хореографом, и Ваня это поддержал.
– Когда вам хлопают за технику, за трюки, не ощущаете, что тут есть уход от искусства в спорт или в акробатику?
– Абсолютно нет. После «Пламени Парижа» или «Дон-Кихота» самое последнее, что скажут, – что это спорт. Энергия, драйв – да. Может быть, на гала-концертах спорта больше. Там сложнее говорить об искусстве: мы выходим и показываем что-то эффектное. А почему нет? У меня есть прыжок и вращение. Куда я их спрячу, если они есть? И нужно ли прятать?
– На что похоже, когда делаешь тридцать два фуэте или взлетаешь в воздух в прыжке?
– Или когда Китри в «Дон-Кихоте» вылетает на сцену, проходя диагональ в бешеном темпе. И зрители всегда орут «а-а-а!». Ты, еле дыша от усталости, стоишь за кулисами – и пребываешь в восторге. Это эйфория чистой воды. Если хорошо получилось, конечно.
– Вам не приходило в голову, что классический балет – это в наше время способ ухода от действительности?
– Это так и есть, и должно быть. Человек прикасается к прекрасному – и хоть ненадолго забывает о тяжелых проблемах. Современный танец, наоборот, тащит действительность на сцену. Для этого и существует театр, чтобы каждый зритель мог найти для себя то, зачем он туда приходит. Кому-то нужна сказка, кому-то – удар по самому больному.
– А вы бы согласились участвовать в спектакле, где был бы «удар по больному»?
– Да. Я люблю реализм. У нас с Ваней есть номер «Серената», о котором некоторые говорят: ну что такое, мальчик долго таскает девочку, и все. Но там же целая история, сумасшедшая страсть, как в русской пословице «вместе тесно, врозь скучно». Вы не представляете, как все это для меня по-настоящему.
– Важна ли для вас иерархия театров? Например, у оперных солистов, если их пригласят в «Ла Скала» или в Метрополитен-оперу, это знак состоявшейся карьеры.
– Несомненно, есть великие балетные театры: Большой, Мариинский, Парижская опера, «Ковент-Гарден»… Я в них выступала. Невероятное ощущение – стоять на исторических подмостках. Но это все же не главное. Не самоцель. Важен репертуар. И то, что публика пришла и хочет тебя видеть.
– Когда мы увидим вас в Москве?
– К сожалению, так сложилось, что я в этом сезоне в Москве не выступаю, про следующий сезон тоже неизвестно. Честно скажу, я очень счастливая сейчас, хотя безумно жалко, что мы не встречаемся с московским зрителем, с нашими поклонниками. Но если я приняла решение уйти из Большого, то это мое решение. Раз я так делаю, то считаю, что это для меня правильно. И извиняться за свой поступок не могу.
