Продолжу изложение концентрированных взглядов современных русских мыслителей, содержащихся в книге «Вера. Держава. Народ: русская мысль конца XX, начала XXI века», изданной Институтом русской цивилизации, на основе которых, с моей точки зрения, может и должна быть оформлена в ближайшее время национальная идея (проект государственной идеологии) России. Предыдущие материалы в «Русском Вестнике» представляли видения на эту тему О.А. Платонова и В.Н. Осипова. Сегодня – о мыслях доктора экономических наук, профессора МГИМО Валентина Юрьевича Катасонова, содержащихся в его интервью-опросе.
Катасонов – русский мыслитель современности, признанный авторитет экономической мысли и философского осмысления проблем на стыке наук.
Уровень В.Ю. Катасонова и обозначенных им проблем по вопросам, относящимся к национальной идее России, требует, по-хорошему, развернутого анализа, потому что в его ответах в интервью-опросе даже на вопросы, формально не относящиеся к ценностям Русской цивилизации, можно найти штрихи к той самой «идее». Формат статей, избранный мною, все эти нюансы отразить не в состоянии. А потому здесь только об отдельных моментах.
Так, на стр. 507 указанной книги В.Ю. Катасонов говорит: «По роду своей деятельности мне постоянно приходится участвовать в разных дискуссиях относительно того, какие формы собственности являются предпочтительными. На самом деле спор совершенно бессмысленный, потому что собственником всего является Творец – Господь, а мы – только пользователи, и вот на этом уровне мы и должны рассуждать… Естественно, что идут какие-то схоластические вредные дискуссии относительно того, что допустимо для православного в этой хозяйственной жизни, а что недопустимо, а мы просто утратили некий идеал, некий эталон. Я не говорю, что мы не в состоянии выйти быстро на этот идеал даже в пределах одного поколения, но мы (ужé) утратили этот эталон».
А вот ответ русского ученого на один из главных вопросов по заданной теме «Какие существуют главные начала русской идеологии?»: «На самом деле идеологией русского народа является Православие, иначе говоря, незамутненное, не мутировавшее христианство. Это и есть идеология. Другое дело, что язык догматов христианской веры, язык тех решений, которые были приняты на Вселенских соборах, язык тех трудов, которые оставили нам Святые Отцы, с моей точки зрения, следует перевести на более понятный традиционный, присущий данной стране, данной культуре язык. В этом смысле идеология – это изложенное в ином виде, иной форме Православие, и ничего другого… В этом смысле я не понимаю, чем занимаются некоторые наши современные философы и мыслители, когда они пытаются создать некую русскую идею, – она уже есть… Я думаю, что по сравнению с нашими предками мы просто умственные пигмеи. Не надо делать этих ненужных попыток! Наша задача более скромная – просто вернуть духовное и интеллектуальное наследие наших предков. Может, тогда и мы сами немного подрастем… Должны быть некие эталоны – в данном случае я имею в виду людей – чтобы действительно являли собой пример <…> но мой опыт показывает, что такой эталон молодежь, в общем-то, не может воспринимать напрямую, для них это слишком грубая и трудно перевариваемая пища. В этом-то и есть идеология, пока что мы должны давать жидкую пищу. То, что делает Институт русской цивилизации, – достаточно твердая пища, ну а мы – преподаватели, профессора, миссионеры – должны облекать это в уже более понятную, удобоваримую форму и каким-то образом доносить. Олег Анатольевич Платонов делает важное дело, но, мне кажется, второй шаг или вторая фаза не в полной мере, мягко говоря, реализован».
Мысли ценные и, безусловно, верные. Но чего-то в «схеме» Валентина Юрьевича «Институт русской цивилизации – преподаватели, профессора, миссионеры», – не достает. Исполнителей «второй фазы» этих задач, «преподавателей и миссионеров», хотя бы отдаленно сравнимых по уровню и охвату деятельности с тем же В.Ю. Катасоновым, совсем немного на фоне продолжающегося разложения системы образования в России и оглупления молодежи, о чем так же верно говорит Катасонов в интервью.
Что именно, с моей точки зрения, здесь упущено? А вот необходимости изложения национальной идеи и не достает. В четкой, ясной, если угодно, документальной форме, доступной для осмысления, например, чиновнику. В форме изложения понятной одновременно и любому человеку, в коем еще не вытравлено «незамутненное, не мутировавшее христианство». Речь и идет о переводе «трудов, которые оставили нам Святые Отцы», на «язык более понятный традиционный, присущий» подавляющему числу современных граждан.
А придумывать национальную идею, действительно, не нужно. И я, например, об этом говорил в первом своем материале (о мыслях О.А. Платонова) по этой теме. Есть непреложные истины Русской Идеи, Русской Цивилизации и явно просматриваемые угрозы современному обществу. Вопрос состоит в изложении, оформлении проекта государственной идеологии и в дальнейшем следовании ей для начала хотя бы национально-патриотическим лагерем. А затем – во всеуслышание предложить этот ясный, четкий и относительно небольшой по объему документ для государства. Между тем государственную идеологию не надлежит придумывать. По большому счету она уже изложена по мотивам заветов Отцов Церкви трудами великих русских мыслителей XIX–XX столетий, разработавших русскую консервативную идею в самых разных ее формах: А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, Н.Я. Данилевского, И.С. Аксакова, других славянофилов, Ф.М. Достоевского, Л.А. Тихомирова, И.А. Ильина, И.Л. Солоневича, многих иных.
Отсутствие национальной идеи (проекта государственной идеологии на основе этой идеи) ведет к бессистемности государственных решений, спутыванию причинно-следственных связей между целями, задачами, показателями и т.д. С чего-то же нужно начинать? С оформления проекта государственной идеологии, принятой для начала национально-патриотическими, консервативными силами. И предложить ее всему обществу, государству. Не тешусь даже надеждами, что в нынешних условиях такой проект сразу будет принят или даже положительно оценен действующей властью. Но начнется диалог. И даже если власть сделает вид, что никакого проекта государственной идеологии не видит, то и это не должно расстраивать. В этом случае надлежит поступать очень просто: все положительное, что будет делаться властью, нужно будет показывать, что соответствует изложенной национальной идее. А по отрицательным направлениям деятельности власти говорить: «А мы предупреждали, что так не стоит действовать, это противоречит национальной идее России, это приведет к таким-то и таким-то отрицательным последствиям». «Какая такая национальная идея, где вы предупреждали?» – спросят. «А вот, – ответим, – в проекте государственной идеологии». Таким образом, из раза в раз будет подтверждаться наша правота. И таким методом бить до момента, пока государство не осознает правоту изложенной национальной идеи. А потому вопрос не в «придумывании велосипеда», не в «создании национальной идеи», а в изложении ее, оформлении, в переводе «на более понятный современному обществу язык».
Интересны нелицеприятные размышления русского ученого на стр. 504 по вопросу «Каковы наиболее характерные нравственные ценности русских?»: «Мне часто приходится спорить, дискутировать с людьми, которые говорят: “Вот, мы русские”. А я отвечаю, что русские мы, может быть, только по паспорту, потому что мы давно уже стали меньшинством – этническим, конфессиональным. Поэтому – где они, русские? <…> Мне легче рассуждать о плюсах и минусах русского человека по книгам Зинковского или каких-то других наших эмигрантов, которые писали про русский характер, про русского человека. Там были свои минусы, скажем, как доверчивость, такие плюсы, как способность к самопожертвованию, терпение, стремление к справедливости – все это было. Но сейчас мне сложно говорить, если отвечать на ваш вопрос не по книгам, а по жизни. Я бы сказал, что сейчас мы превратились в достаточно разномастное нацменьшинство. Мы чувствуем, что мы русские, но у нас столько грехов, столько недостатков, что я даже боюсь говорить о каких-то достоинствах. Я думаю, что сейчас время покаяния, время говорить о наших недостатках… Даже в сравнении с XIX веком – не такие мы! А так, формально отвечая на ваш вопрос, я повторяю, что это чувство справедливости, это готовность пожертвовать ради другого своим благополучием, своей жизнью, это бескорыстие. Иногда говорят, что недостаток русских людей заключается в том, что они не способны самоорганизоваться, они не способны мобилизоваться, но я бы отметил, что это такой политико-организационный… пласт проблемы. А если копнуть глубже, это нежелание чем-то жертвовать, это уже какая-то привычка к комфорту – это как раз проявление тех утрат, которые мы понесли в ХХ веке…».
А до этого В.Ю. Катасонов в этом интервью произносит: «К сожалению, сейчас очень много православной риторики, а духа православия очень мало».
Все достаточно пессимистично. Но, с другой стороны, – оптимизм.
«Есть такие люди, есть соборность, но пока только в рамках малых социумов… Посмотрите, во времена равноапостольного императора Константина Великого, по некоторым оценкам, было всего 3–4% христиан, но это была закваска! Нам больше и не надо. Я не питаю никаких иллюзий, что мы сразу завоюем целые миллионы. Нет, закваска исчисляется тысячами... Нам не нужно 50% плюс один, а достаточно нескольких тысяч человек, но с закваской, про которых Серафим Саровский говорил: “Стяжите дух мирен и тысячи вокруг вас спасутся”».
Еще некоторые утверждения В.Ю. Катасонова, полезные, с моей точки зрения, для изложения национальной идеи (государственной идеологии) России.
«Последний отрезок жизни Николая II, по сути дела, показал, что наш император проявил истинное мужество, проявил истинное христианское смирение, понимание воли Божьей… Я понимаю, что Николай II не мог до конца понимать всех тех игр, которые вел его министр С.Ю. Витте. Понял, конечно, но не сразу… В целом я думаю, что любой другой, окажись на его месте, мог бы принимать еще менее адекватные решения… Достаточно вспомнить завещание монаха Авеля, с которым, как указывают достаточно авторитетные источники, Государь ознакомился, кажется, в 1903 году. Значит, в этом смысле Государь уже понимал, что он, в общем, должен уже идти на свою Голгофу. Царь обладал таким мистическими умом. Но повторяю, что я даже воздерживаюсь от оценки Государя императора Николая II как государственного деятеля, потому что на самом деле тогда государственное управление совершалось уже помимо него и даже вопреки ему. Сложилась такая невероятная модель управления, когда Государь царствовал, но не правил… Видимо, Николай Александрович это понимал, но ничего не мог сделать. Он чувствовал свое одиночество, и не потому, что в Российской Империи не было достаточно достойных людей. Просто эти достойные люди не могли пробиться через этот слой бюрократии, которая обратила свои взгляды на Запад, которая тратила свои ворованные деньги на Западе. В общем, то же самое, что мы сегодня наблюдаем в Российской Федерации. Если сравнивать денежную реформу с нынешним вступлением в ВТО, то это откровенно внешнее управление: то есть решения принимаются извне, а от российских властей требуется четкое исполнение, а всякое неисполнение карается».
«Думаю, что Брежнев – более позитивная, чем негативная фигура. А вот человек, который был близок к Брежневу и которого обычно оценивают более позитивно, А.Н. Косыгин. У меня нет уверенности, что его надо оценивать положительно, потому что именно Косыгин затеял так называемую хозяйственную реформу, а это была бомба замедленного действия. Эта реформа и перевод предприятий на хозрасчет… Это фактически ориентация предприятий на главный показатель в виде прибыли. Был запущен вирус, который начал разлагать нашу экономику и наших людей. Вот сталинская модель экономики не была ориентирована на прибыль как на главный показатель… Эта модель была сломана косыгинской реформой, потому что было понятие нормативной прибыли, и, естественно, чем больше прибыль, тем больше издержки. Появилась мотивация наращивать издержки. Цены начали расти. Но дело даже не в этом, а в том, что у людей появилась ориентация на деньги как мотивацию своей трудовой деятельности. Там можно разбираться, насколько сам Косыгин был инициатором, но, скорее всего, ему просто подбросили “дохлую кошку” и через не очень разбирающегося в экономических тонкостях Косыгина начали внедрять эту реформу. Она довольно быстро захлебнулась, чего можно было ожидать. Говорят, истинный инициатор этого проекта сейчас уже в Америке живет – какой-то экономист из Харькова...»
«К Горбачеву и Ельцину исключительно негативное отношение. Для меня только остается секретом то, каким образом Горбачев оказался у власти. Для меня наиболее темной фигурой “позднего социализма” является фигура Андропова. Понятно, что на кресло генсека Горбачева посадил Юрий Владимирович Андропов…»
«Опыт плановой экономики СССР был использован другими странами. Может быть, в несколько иной, более мягкой форме. Японцы практически перешли на среднесрочное планирование, Франция перешла на так называемое программирование экономики. Безусловно, они у нас заимствовали, а не мы у них. Если уж говорить по большому счету, то Европейский союз и Еврозона – это подражание Совету экономической взаимопомощи, опыт которого почему-то никто не вспоминает. А переводной рубль? Этот опыт намного более интересный, чем опыт евро…»
«Все-таки Россия – это понятие не географическое и даже не геополитическое. С моей точки зрения, Россию – это там, где русский дух, а русский дух там, где Православие. Поэтому, если немножко поразмышлять, мы даже в своей собственной стране оказались как бы в условиях внутренней эмиграции… Сказать, что мы можем завтра потерять Россию, я даже не могу, потому что мы уже сегодня наполовину ее потеряли, находясь в оккупированной стране. Но при этом я считаю, что даже если Россия сузится географически, а этого я не исключаю, Россия останется… То есть мы меняем наши границы, но потеря каких-то территорий – это еще не смерть России. Однако я не склонен драматизировать ситуацию. Вспоминаю беседы с нашей русской эмиграцией, и даже там, за границей, они считали себя частью России, то есть, находясь на чужой территории, они считали себя частью России... Я думаю, что русский народ – народ-богоносец, поэтому в том или ином виде он будет существовать до Второго пришествия Христа. Уж в каком количестве и в каких границах – на этот вопрос я не готов ответить, но эсхатологически мы предопределены для того, чтобы быть до последнего дня земной истории».
