Как и всякий другой, русский стиль имеет историю вопроса. Сама русская история создавала основу его, христианство его одухотворило. Историков древности, со страхом и любопытством бросающих взор на славянские земли, прежде всего изумляло отношение славян к смерти. Пушкин не случайно взял одним из эпиграфов слова поэта средневековья о нас:
"Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому не больно умирать".
Это отношение к смерти, которое есть вообще главное в жизни человека и нации, и выделяет русский стиль из других. Наша, русская, жизнь не здесь, она в Руси небесной. Но это не значит, что русский стиль предполагает пренебрежение к жизни земной, нет. Земная жизнь есть пропуск в жизнь небесную. Чем выше качества души, тем выше она вознесется. Такие рассуждения, подкрепленные примерами, становятся убеждением русского художника и питают его в его дороге.
Но стиль вообще вряд ли связан с каким-либо именем. Русский стиль - дело соборное. Другое дело - инославные. Ходжа Насреддин, Шехерезада, Хайям - вот Восток. Акутагава - Япония, Лао Ше - Китай, Фолкнер - одна Америка, Хемингуэй - другая, а третьей и не доищешься, Сервантес, Лопе де Вега - Испания, Фейхтвангер - иудейство, Шелом-Алейхом - еврейство, Диккенс - католическая Англия, Агата Крмсти - Англия всех и так далее. Где совпадает нация и ее основная религия, где - нет, но стиль присутствует всюду. Деление религий, растаскивание их на секты, течения фундаменталистов, новаторов, традиционалистов и лжепророков вредят стилю, понижают его авторитет. Стиль готовит мировоззрение политиков, но политики у нас без мировоззрения, только с жаждой власти, отсюда все беды.
Образ жизни опять же глубоко национален, отсюда борьба русского стиля за его закрепление и продление. Индейка с яблоками на Рождество - вот и Англия, спагетти, да пицца, да капучино - Италия, но Россия - не' пельмени с медвежатиной, ее блюда многочисленны, русское обилие в еде предпочитали всегда гости. Помещик Петр Петрович Петух у Гоголя искренне сетует, что гости, перед тем как заехать к нему, по дороге перекусили. Помню по себе послевоенную нищету и голод, помню нищих, которые стеснялись войти в избу, если в ней обедали. Но обедавшие помнили о нищих. А обилие свадеб, крестин, поминок - все желанны за столом. Мы держимся за быт оттого, что в нем любовь к ближним и дальним.
Высмеивание космополитами вышивок гладью и крестиком, репродукции "Трех богатырей" в колхозной столовой - все это было убиванием русского быта и стиля. Вышивка - символ. Нет у девушки в руках иголки с ниткой - давай сигарету в пальцы. Соцреализм вроде бы и не отрицал национального, но оно было во многом картонной декорацией, ряженностью, привязкой к месту действия, а действие было одинаково везде: строительство неведомого светлого будущего. Стиль же предполагает следование не за идеей, а за периодами жизни, их ритмом и гармонией. Стиль в семидесятилетних испытаниях сохранялся в мечте о нем. Вырастая в сороковые, пятидесятые и так далее годы, мы ведь не только "Битву в пути", да Полевого, да Паустовского читали. Одна русская сказка, одна застольная русская песня перевешивали всю тяжесть соцреализма. Нерусская культура для России, как кукуруза, сеявшаяся по приказу за Полярным кругом, - все равно вымерзнет, сама вымерзнет, даже времени на возмущение ею тратить не надо.
А еще повезло в тяге по русскому стилю, что в шестидесятые хлынуло на нас засилье иностранной литературы, неплохой, кстати. Но как ни хорош Фицджеральд, а до Гончарова, например, ему как до звезд. То есть все мы перемолотили, Гамсуна оценили, Ремарком побаловались, а мало их для русского, который уже прочел: "Как ныне сбирается вещий Олег" или: "Скажи-ка дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром", "По небу полуночи ангел летел"... Для русского, даже неверующего, но просто любящего Россию, нет сомнений, что Господь был в России. И как иначе после Тютчева: "Утомленный ношей крестной, всю тебя, земля родная, в рабском виде царь небесный исходил, благословляя".
Ведь если русский стиль был, а он был, существовал, то он и есть, он действует, он живет хотя бы в тоске по нему. Отсюда желание возврата к нему, отсюда обязанность русского художника его продолжать.
Проживать историю или жить в цивилизации? Но я никуда не денусь, я живу в цивилизации, но как писатель я живу историей. Я вхожу в общество потребителей, я просто обязан жить сегодняшней русской жизнью. Но надо видеть в бегущем времени проблески, пусть даже и гаснущие, вечности. Прогресс демократии вижу в одном - в прогрессе разврата, насилия, пошлости, в их агрессивности, в их лихорадочном румянце, в желании заразить всех.
Господа иностранцы никогда не поймут России, и не надо им ничего объяснять. Кое-что понимают те, кто понимает чувством, а всякие изыскания о России, об иконе и топоре - болтовня для сытых, справка для ЦРУ. Другое дело люди, полностью, по силе своей любви к России, начинающие ей служить: Востоков и Даль, Бодуэн де Куртенэ. Есть пунктик, когда ненавидящие Россию всегда вопят о частичках нерусской крови в Пушкине, Лермонтове и так далее. Дело разве в крови, дело же в любви к России, а значит, к православию. Но вообще для иностранцев мы непостижимы. Прости, Господи, я не видел никого глупее и самоувереннее американцев. Вспомним, к случаю, и князя Волконского. В лекциях, читанных в Америке по русской истории и культуре, он замечает, что заставь иностранца говорить о России, и он непременно сморозит глупость.
В массовой культуре нет русского стиля, есть его знаки: "посидим поокаем", рубаха навыпуск, присядка, калинка-малинка, казачок, но стиль - не этнография в костюме и рисунке танца, - это образ мыслей.
Но снисходительно взглянет на наши доводы в защиту русской культуры демократ-неозападник: "Как ни кричите вы, русские, о своем самобытном пути развития, а вышло все по-нашему. Всякие ваши веча да земства, да совестные суды - побоку! Приучили же вас к парламентам и спикерам, никуда вы не делись. И префекты и плюсквампрефекты, и мэры и мэрии, и федеральность всякая уже хозяйничает в России. Ну, кинем вам кость, дадим Думу, так это все тоже наше, западное, иначе только названное. И выборы сделаем, какие хотим, так что можете не голосовать, командовать будем мы. И в экономике будете хлебать нашу кашу, будете всю западную заваль потреблять за большие деньги. И в образовании будем вас окорачивать, своих выучим, вашим - шиш. Деньги в красный угол поместим, молитесь. Все будем мерить на деньги. Культура только наша, то есть низкопробная, массовая, все сюжеты кино и театра о деньгах, насилии, роскоши, погоне за удовольствиями. Вся трагедия индейцев Северной Америки стала основой боевиков, вся история Европы - сюжетом для развлекательных фильмов, так же поступим и с русской историей. Ивана Грозного сделаем чудовищем, Петра - героем-реформатором, Екатерину - самкой, Павла - недоумком, Ломоносова-драчуном и пьяницей, Пушкина - волокитой, остальных соответственно. Посмотрят дети и взрослые десятка два лет, так и будут представлять русскую историю - в наших картинках. Это нам решать, что русским пить и есть, что любить, кого выбирать, что носить, за кого воевать, русские сами не способны ни к чему. Правда, мы ни разу со времен царя Гороха не дали русским быть в своей стране хозяевами, но нам лучше знать, кому верховодить в России..."
Так примерно говорят русским демократы нового толка. Западный путь развития во всем куда ни глянь. "Мы победили, - кричат они, - значит, мы сильнее, значит, наша идея жизнеспособней".
Но так ли?
Владимир Крупин
