6 октября (по старому стилю) в Тарутинском сражении русская армия разбила конницу генерала Мюрата.
Неудачный для французов исход боя под Тарутином явился решающим толчком, которого только и ожидало наполеоновское войско для начала бегства. При оставлении сожженной, но не сдавшейся Москвы, Наполеон ограбил и 10 октября приказал взорвать Кремль. Только из Успенского собора «просвещенные» французы похитили 325 пудов серебра и 18 пудов золота. Господь наказал некогда непобедимую армию и за вероломство и за святотатство – из «великой» она превратилась в сброд мародеров, который на десятки километров растянулся с обозами награбленного добра, утратив воинскую дисциплину…
Спустя сто с лишним лет своеобразную оценку поражения Наполеона дал немец Вальтер Шубарт – один из немногих иностранцев, относившихся к России с любовью: «Европейские историки привыкли изображать события так, будто Россия, следуя своему коварному плану, заманила вражеские войска вглубь своей равнины на жестокую расправу морозами лютой зимы.
Однако это было не так. Уже на Дриссе русские намеревались укрепиться лагерем для обороны. Затем была настоящая оборона Смоленска, и Москву ни в коем случае не собирались сдавать (Кутузов даже слово дал Растопчину!) Это типично европейское заблуждение, когда историки задним числом привносят в ход событий намерения, которые никогда не имели места. У них не укладывается в голове, как можно было пустить события на самотек, вплоть до их счастливого исхода, как это тогда сделали русские.
1812 год означает победу изначального доверия над изначальным страхом. Духовный склад, определяемый религиозной выдержкой, преодолел духовный склад действия по плану. Прометеевское мироощущение Европы капитулировало перед мироощущением азиатов, несмотря на гений Наполеона. Предельное напряжение воли и высочайшие достижения военной организации разбились о неземную силу страданий Востока. Беспомощность Наполеона в течение его пятинедельного пребывания в Москве была полной. Он ничего не мог поделать с людьми, у которых было много времени и которые не предпринимали ничего. Надо все-таки представить себе, насколько поначалу казалась бесперспективной возможность сопротивления изолированной России – объединившейся против нее Европе. Имелась, в действительности, лишь одна возможность спасения – та, которая и стала реальностью. Сегодня мы уже знаем это, тогда же этого никто не мог знать. Тогда можно было только верить…»
