Глава из книги П.В. Мультатули Россия в эпоху царствования Императора Николая II (под редакцией ВВ Бойко-Великого, РИЦ им. Святого Василия Великого Москва, 2015г.).

ГЛАВА 7. Царская Гефсимания. Свержение самодержавного строя в России. Отречение Государя Императора Николая II от престола с целью передачи его брату Михаилу[1]

То, что произошло 2/15 марта 1917 г. в Пскове, до сих пор именуется в исто­рии как отречение Николая II от престола. До сих пор историческая наука и об­щественное сознание воспринимают как аксиому, что Император Николай II добровольно, но под давлением обстоятельств, поставил свою подпись под ма­нифестом, объявлявшим, что он слагает с себя верховную власть.

Между тем русская история не знала такого факта, как отречение коронован­ного монарха от престола. Известен случай отказа от престола Наследника Цеса­ревича Великого Князя Константина Павловича, брата Императора Александра I, сделанного за несколько лет до смерти Царствующего государя. Однако акт этого отказа был собственноручно написан Константином Павловичем, после чего 16 августа 1823 г. был составлен манифест Императора Александра I о передаче права на престол Великому Князю Николаю Павловичу. Манифест этот был за­секречен и помещен на хранение в Успенский собор Московского Кремля. Три копии манифеста, заверенные Александром I, были направлены в Синод, Сенат и Государственный Совет. После кончины Императора Александра I прежде все­го надлежало вскрыть пакет с копиями. Тайну завещания знали Вдовствующая Императрица Мария Феодоровна, князь А.Н. Голицын, граф А.А. Аракчеев и со­ставивший текст манифеста московский архиепископ Филарет.

Как видим, решение об отказе Великого Князя от престола был заверено мно­гочисленными свидетелями и утверждено манифестом Императора. При этом речь шла об отказе от престола не Царствующего монарха, а наследника престола.

Что же касается Царствующего монарха, то Основные Законы Российской Империи вообще не предусматривали самой возможности его отречения(Теоретически таким основанием могло быть разве что пострижение Царя в мо­нахи.) Тем более невозможно говорить о каком-либо отречении Царя, сделанно­го под моральным воздействием, в условиях лишения свободы действий.

В связи с этим примечательны слова товарища обер-прокурора Святейшего Синода князя Н.Д. Жевахова, сказанные им в марте 1917 г. при отказе присягать Временному правительству: «Отречение Государя недействительно, ибо явилось не актом доброй воли Государя, а насилием. Кроме законов государственных, у нас есть и законы Божеские, а мы знаем, что, по правилам Св. Апостолов, не­действительным является даже вынужденное сложение епископского сана: тем более недействительным является эта узурпация священных прав Монарха шай­кою преступников»[2].

Епископ Арсений (Жадановский), принявший мученическую смерть на Бу­товском полигоне, говорил, что «по церковно-каноническим правилам насиль­ственное лишение епископа своей кафедры является недействительным, хотя бы оно произошло “при рукописании” изгоняемого. И это понятно: всякая бумага имеет формальное значение, написанное под угрозой не имеет никакой цены, — насилие остается насилием»[3].

Таким образом, даже если бы Император Николай II и подписал под угрозой или под давлением некую бумагу, ни в коей мере не являющуюся ни по форме, ни по сути манифестом об отречении, то это вовсе не означало бы, что он действи­тельно отрекается от престола.

Со стороны Государя налицо было бы не добровольное отречение, но акт, который, если бы это относилось к епископу, по третьему правилу святителя Ки­рилла Александрийского, имеет следующую оценку: «Рукописание же отречения дал он, как сказует, не по собственному произволению, но по нужде, по страху и по угрозам от некоторых. Но и кроме сего, с церковными постановлениями не сооб­разно, яко некие священнодействователи представляют рукописания отречения»[4]. Кроме того, Император Николай II, даже следуя официальной версии, не упразд­нял Монархию, а передавал престол своему брату — Великому Князю Михаилу Александровичу.

Отречение Императора Николая II, таким образом, не обрело силу Россий­ского законодательного акта, поскольку манифест обретает силу закона лишь в случае опубликования, которое может совершить только Царствующий Им­ператор (то есть появление текста отречения в прессе не есть автоматическоеузаконивание его), а Великий Князь Михаил Александрович таковым никог­да не был — ни одной минуты[5]. Таким образом, отречение Императора Нико­лая II, даже в случае подписания им известного текста, является юридически ни­чтожным.

Отрешение Императора Николая II от престола. Фальсификация документов об отречении

План заговора, предусматривавший отречение Государя, был задуман за­долго до Февральского переворота. Одним из главных его разработчиков был А.И. Гучков. Уже после февральских событий он сообщал: «Государь должен покинуть престол. В этом направлении кое-что делалось еще до переворота, при помощи других сил. Самая мысль об отречении была мне настолько близка и родственна, что с первого момента, когда только выяснилось это шатание и потом развал власти, я и мои друзья сочли этот выход именно тем, что следо­вало сделать»[6].

Гучков говорил, что события февраля 1917 г. привели его «к убеждению, что нужно, во что бы то ни стало, добиться отречения Государя. Я настаивал, чтобы председатель Думы Родзянко взял бы на себя эту задачу»[7].

Таким образом, понятно, что инициативы М.В. Родзянко по поездке в Боло­гое, его планы ареста Государя и требования его отречения были инициативами и планами А.И. Гучкова.

О том, что отречение было спланировано заранее, говорил и спутник А.И. Гуч­кова по поездке в Псков В.В. Шульгин. Уже после переворота он говорил кадету Е.А. Ефимовскому: «Вопрос об отречении был предрешен. Оно произошло бы независимо от того, присутствовал Шульгин при этом или нет. Шульгин опасал­ся, что Государь может быть убит. И ехал на станцию Дно с целью “создать щит”, чтобы убийства не произошло»[8].

Но отречение Императора входило в планы не только Гучкова. Не меньше оно входило и в планы Керенского. Это не означает, конечно, что между двумя лиде­рами переворота не было разногласий. Но все это не мешало их самому актив­ному взаимному сотрудничеству. Поэтому С.П. Мельгунов был абсолютно прав, когда утверждал, что подготовкой и организацией Февральского переворота 1917 г. руководили две масонские группы. Во главе одной из них (военной) стоял А.И. Гучков, во главе другой (гражданской) стоял А.Ф. Керенский[9].

А.И. Гучков был тесно связан с военными кругами и сыграл ведущую роль в организации бездействия армии в подавлении безпорядков в Петрограде. На­чальник войсковой охраны Петрограда, генерал-квартирмейстер Генерального штаба генерал-майор М.И. Занкевич, выполняя условия договоренности с Гучко­вым, предпринял шаги, которые были направлены на ослабление обороны райо­на Адмиралтейства и Зимнего дворца[10]. 2 марта Занкевич всюду представлялся как лицо, действующее по приказанию М.В. Родзянко.

С другой стороны, А.Ф. Керенский имел большие связи в масонских и рево­люционных кругах.

У А.И. Гучкова имелись соответствующие договоренности с командирами не­которых полков о линии поведения в случае возникновения стихийных солдат­ских выступлений[11].

28 февраля А.И. Гучков выезжал агитировать военнослужащих в казармы Лейб-гвардии Павловского полка, 1 и 2 марта он вел агитацию в других частях. Участвовал А.И. Гучков и в захвате Главного артиллерийского управления.

Таким образом, А.И. Гучков всячески способствовал не дворцовому перево­роту, о чем он говорил ранее, а именно революции. Той самой революции, к кото­рой так стремился А.Ф. Керенский.

Сотрудничество Гучкова и Керенского ярко проявилось в захвате Импера­торского поезда 1 марта 1917 г. Захват поезда и отречение Государя были нужны

как Гучкову, так и Керенскому. Не вызывает сомнений, что после того как Импе­раторский поезд был направлен в Псков, в отношении Государя Керенский и Гуч­ков действовали в полном согласии.

Уже днем 2 марта о манифесте с отречением Государя говорили в открытую в разных местах Империи. Напомним, что в это время, даже по версии Рузского, Император еще не принял никакого решения.

В 15 часов в Екатерининском зале Таврического дворца П.Н. Милюков гово­рил об отречении как о деле решенном: «Старый деспот, доведший Россию до полной разрухи, добровольно откажется от престола, или будет низложен. Власть перейдет к регенту великому князю Михаилу Александровичу. Наследником бу­дет Алексей»[12].

В 17 час. 23 мин. 2 марта генерал В.Н. Клембовский уверенно заявлял: «Исход один — отречение в пользу Наследника под регентством Великого Князя Михаи­ла Александровича. Его Величество решение еще не принял, но, по-видимому, оно неизбежно»[13].

В 19 часов 1 марта Императорский поезд прибыл в Псков. Обстановка вокруг него была не характерна для обычных встреч Царя. А.А. Мордвинов писал, что платформа «была почти не освещена и совершенно пустынна. Ни военного, ни гражданского начальства (за исключением, кажется, губернатора), всегда задолго и в большом числе собиравшегося для встречи Государя, на ней не было»[14].

То же самое писал и генерал Д.Н. Дубенский: «Никаких официальных встреч, вероятно, не будет, и почетного караула не видно»[15].

Начальник штаба Северного фронта генерал Ю.Н. Данилов добавляет к пре­дыдущим воспоминаниям ряд важных деталей. Он пишет, что «ко времени под­хода Царского поезда вокзал был оцеплен, и в его помещения никого не пускали»[16].

Заместитель главы уполномоченного по Северному фронту Всероссийского Земского Союза князь С.Е. Трубецкой вечером 1 марта прибыл на псковский вок­зал для встречи с Царем. На вопрос дежурному офицеру «Где поезд Государя?», тот «указал мне путь, но предупредил, что для того чтобы проникнуть в самый поезд, требуется особое разрешение. Я пошел к поезду. Стоянка Царского поезда на занесенных снегом неприглядных запасных путях производила гнетущее впе­чатление. Не знаю почему, этот охраняемый часовыми поезд казался не Царской резиденцией с выставленным караулом, а наводил неясную мысль об аресте»[17].

События, происшедшие в Пскове в собственном Императорском поезде 1–3 марта, остаются по сей день неразгаданными.

По официальной версии, Император Николай II, который ранее категориче­ски отказывался от любых попыток убедить его в необходимости ответственного

министерства, в Пскове вдруг одобрил и подписал в течение суток сразу три ма­нифеста. Один из этих манифестов кардинально менял политическую систему страны (вводил ответственное министерство), а два других — последовательно передавали русский престол сначала малолетнему Цесаревичу, а затем Великому Князю Михаилу Александровичу.

После того как Императорский поезд поставили на запасной путь, в Импера­торский вагон прибыли главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н.В. Рузский, начальник его штаба генерал Ю.Н. Данилов и еще два-три офицера[18]. По воспоминаниям лиц свиты, от Николая II генерал Рузский стал требовать карди­нальных уступок сразу же, как зашел в вагон и был принят Императором. В.Н. Во­ейков на допросе в ВЧСК заявил, в противоположность своим воспоминаниям, что «все разговоры об Ответственном министерстве были после прибытия в Псков»[19].

Генералитет начал оказывать активное давление на Императора Николая II еще до его прибытия в Псков. Днем 1 марта, когда Государь был на станции Дно, генерал-адъютант М.В. Алексеев послал ему телеграмму. Сообщив о безпорядках в Москве, Алексеев писал Царю о том, что безпорядки перекинутся по всей Рос­сии, произойдет революция, которая знаменует позорное окончание войны. Алексеев уверял, что восстановление порядка невозможно, «если от Вашего Им­ператорского Величества не последует акта, способствующего общему успокое­нию». В противном случае, заявлял Алексеев, «власть завтра же перейдет в руки крайних элементов». В конце телеграммы Алексеев умолял Царя «ради спасения России и династии, поставить во главе России лицо, которому бы верила Россия, и поручить ему образовать кабинет»[20].

Весь тон и аргументации этой телеграммы М.В. Алексеева полностью согла­суются со слогом и его аргументами М.В. Родзянко. Эту телеграмму М.В. Алексе­ев должен был послать в Царское Село, но не сделал этого, якобы потому, что отсутствовала связь[21]. На самом деле с отправлением телеграммы решили повре­менить, так как знали, что Император должен быть доставлен в Псков.

Полковник В.Л. Барановский в своем разговоре с помощником начальника разведывательного отделения штаба Северного фронта полковником В.Е. Медио­критским по прямому проводу 1 марта в 15 час. 58 мин. отметил: «Начальник штаба просит эту телеграмму передать главнокомандующему и просит его вру­чить эту телеграмму Государю Императору, когда Его Величество будет проез­жать через Псков»[22].

В результате закулисных переговоров с Родзянко вечером 1 марта телеграмма Алексеева претерпела значительные изменения. Фактически это был манифест о введении ответственного министерства во главе с Родзянко[23].

Генерал М.В. Алексеев и находившийся в Ставке Великий Князь Сергей Ми­хайлович уполномочили помощника начальника штаба Северного фронта гене­рала В.Н. Клембовского «доложить Его Величеству о безусловной необходимо­сти принятия тех мер, которые указаны в телеграмме генерала Алексеева»[24].

Полная поддержка просьбе, изложенной в телеграмме Алексеева, поступила из Тифлиса и от Великого Князя Николая Николаевича[25].

Давление на Царя с требованием даровать ответственное министерство бы­ло продолжено в Пскове генералом Н.В. Рузским. При встрече с Царем Руз­ский поинтересовался, получил ли Николай II его телеграмму об ответственном министерстве. Речь шла о телеграмме Рузского, которую он послал Императору еще 27 февраля в Ставку. Николай II ответил, что получил, и ждет приезда Род­зянко[26].

Рузский в разговоре с Великим Князем Андреем Владимировичем через год после происшедших событий пояснил, что Император Николай II согласился дать ответственное министерство после того, как главкосев передал ему теле­грамму от генерала Алексеева с проектом манифеста⁴.

Однако в составленной Царем ответной телеграмме ни о каком даровании от­ветственного министерства речи не шло. Рузский рассказывал, что когда ему наконец принесли телеграмму от Государя, оказалось, «что там нет ни слова об ответственном министерстве». Единственное, на что согласился Император Николай II, — это поручить Родзянко сформировать правительство, выбрав ми­нистров по своему усмотрению, кроме министров военного, морского и вну­тренних дел[27]. При этом сам Родзянко должен был оставаться ответственным пе­ред Императором, а не перед Думой. По-существу, телеграмма Николая II с поручением Родзянко возглавить такое правительство, в котором назначения главных министров оставались бы за Царем, а сам Родзянко был бы ответствен перед Монархом, превращали ответственное министерство в обыкновенный ка­бинет.

На все возражения Рузского о необходимости ответственного министерства Император Николай II ответил, что он «считает себя не вправе передать все дело управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут на­нести величайший вред Родине, а завтра умоют руки, подав с кабинетом в от­ставку». «Я ответственен перед Богом и Россией за все, что случится и случи­лось, — сказал Государь, — будут ли министры ответственны перед Думой и Государственным советом, — безразлично»[28].

По словам генерала Н.В. Рузского, решающей для Государя стала телеграмма от М.В. Алексеева. Ознакомившись с ней, Николай II согласился на ответствен­ное министерство, сказав, что «принял решение, ибо и Рузский, и Алексеев, с ко­

торым он много на эту тему раньше говорил, одного мнения, а ему, Государю, известно, что они редко сходятся на чем-либо вполне»[29].

Получив якобы согласие от Царя, Рузский пошел на телеграф для разго­вора по прямому проводу с М.В. Родзянко. Н.В. Рузский сказал М.В. Родзян­ко, что Государь согласился на ответственное министерство и спросил пред­седателя Думы, можно ли высылать манифест с этим сообщением для его «распубликования»[30]. Однако переданный Рузским текст «манифеста» на са­мом деле был черновым вариантом, во многом повторяющим текст теле­граммы генерала Алексеева[31]. Конечно, такой текст не мог быть передан Госу­дарем.

В ответ М.В. Родзянко заявил генералу Н.В. Рузскому, что ситуация измени­лась, «настала одна из страшнейших революций, побороть которую будет не так легко». В связи с этим возникло «грозное требование отречения в пользу сына при регентстве Михаила Александровича»[32].

Рузский спросил: «Нужно ли выпускать манифест»? Родзянко дал как всегда уклончивый ответ: «Я право не знаю, как вам ответить. Все зависит от событий, которые летят с головокружительной быстротой»[33].

Несмотря на эту двусмысленность, Рузский понял ответ однозначно: мани­фест посылать не надо. С этого момента начинается усиленная подготовка к со­ставлению нового манифеста об отречении.

В конце разговора Н.В. Рузский спросил М.В. Родзянко, может ли он доло­жить Императору об этом разговоре. И получил ответ: «Ничего против этого не имею, и даже прошу об этом».

Таким образом, Родзянко решал, сообщать что-либо Государю или нет. При этом мнение Царя, его поручения и распоряжения совершенно не принимались в расчет. Для Рузского существовали другие начальники, и прежде всего им был сам М.В. Родзянко.

Именно генералу М.В. Алексееву начальник штаба Северного фронта генерал Ю.Н. Данилов послал утром 2 марта телеграмму, в которой сообщал о состояв­шемся разговоре Рузского с Родзянко. В конце телеграммы Данилов писал: «Председатель Государственной Думы признал содержание манифеста запозда­лым. Так как об изложенном разговоре главкосев сможет доложить Государю только в 10 час., то он полагает, что было бы более осторожным не выпускать манифеста до дополнительного указания Его Величества»[34].

Уже в 9 часов утра генерал А.С. Лукомский по поручению М.В. Алексеева вы­звал по прямому проводу генерала Ю.Н. Данилова. Алексеев в жесткой манере, отбросив «верноподданнический» тон, указал Данилову на необходимость по­требовать от Императора отречения, угрожая в противном случае междоусобной войной и параличом фронта, который приведет Россию к поражению[35].

Ю.Н. Данилов высказал мнение, что убедить Императора согласиться на но­вый манифест будет нелегко[36]. Решено было дождаться результатов разговора Рузского с Царем. В ожидании этого результата Алексеев разослал циркулярные телеграммы для главнокомандующих фронтами А.Е. Эверта, А.А. Брусилова и В.В. Сахарова, в которых просил их выразить свое отношение к возможному отречению Государя[37].

Не успел генерал Алексеев поинтересоваться мнением главнокомандующих, как они сразу же, не задумываясь, ответили, что отречение необходимо, и как можно скорее. Вот, например, ответ генерала А.А. Брусилова: «Колебаться нель­зя. Время не терпит. Совершенно с вами согласен. Немедленно телеграфирую че­рез главкосева всеподданнейшую просьбу Государю Императору. Совершенно разделяю все ваши воззрения. Тут двух мнений быть не может»[38].

Примерно такими же по смыслу были ответы всех командующих. Такая ре­акция с их стороны могла быть в случае, если они заранее знали о предстоя­щей телеграмме генерала Алексеева с вопросом об отречении[39]. Точно так же, как они знали заранее и ответы на этот вопрос.

Вечером 2 марта в Царский вагон с телеграммами главнокомандующих приш­ли генералы Н.В. Рузский, Ю.Н. Данилов и С.С. Савич. Они продолжили оказы­вать давление на Царя, убеждая его, что положение безнадежно и единственный выход из положения — это отречение.

По воспоминаниям вышеназванных генералов, в ходе этого давления и, глав­ное, телеграмм главнокомандующих, Император Николай II принял решение от­речься от престола в пользу своего сына Цесаревича[40].

Рузский в своих рассказах разным лицам путался, в какой форме Государь выразил свое согласие на отречение. То генерал утверждал, что это была теле­грамма, то акт отречения, то несколько черновиков. Таким образом, из всех воспоминаний мы видим, что Императором была составлена телеграмма (теле­граммы, черновики, акт), но никак не манифест об отречении от престола.

Между тем точно известно, что проект такого манифеста был приготовлен. «Манифест этот, — писал генерал Д.Н. Дубенский, — вырабатывался в Ставке, и автором его являлся церемониймейстер Высочайшего Двора, директор поли­тической канцелярии при Верховном главнокомандующем Базили, а редактиро­вал этот акт генерал-адъютант Алексеев»[41].

То же самое подтверждает генерал Данилов: «В этот период времени из Моги­лева от генерала Алексеева был получен проект Манифеста, на случай, если бы Государь принял решение о своем отречении в пользу Цесаревича Алексея. Про­ект этого Манифеста, насколько я знаю, был составлен Директором Дипломати­ческой Канцелярии при Верховном Главнокомандующем Н.А. Базили по общим указаниям генерала Алексеева»[42].

Дубенский писал: «Когда мы вернулись через день в Могилев, то мне переда­вали, что Базили, придя в штабную столовую утром 2 марта, рассказывал, что он всю ночь не спал и работал, составляя по поручению генерала Алексеева мани­фест об отречении Императора Николая II от престола. А когда ему заметили, что это слишком серьезный исторический акт, чтобы его можно было составлять наспех, то Базили ответил, что медлить было нельзя».

Однако из воспоминаний самого Н.А. Базили явствует, что его труд совсем не был каторжным: «Алексеев меня попросил набросать акт отречения. “Вложите в него все ваше сердце”, — сказал он при этом. Я отправился в свой кабинет и че­рез час вернулся с текстом»[43].

Вечером 2 марта генерал Алексеев послал по телеграфу генералу Данилову проект манифеста, снабдив его следующей телеграммой: «Посылаю проект вы­работанного манифеста на тот случай если Государь Император соизволит при­нять решение и одобрить изложенный манифест. Генерал-адъютант Алексеев»[44].

Сразу же за этим сообщением шел текст проекта манифеста: «В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу роди­ну, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. На­чавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на даль­нейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны, во что бы то ни стало, до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными на­шими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России, почли МЫ долгом совести облегчить народу НАШЕМУ тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственною Думою признали МЫ за благо отречься от Престо­ла Государства Российского и сложить с СЕБЯ Верховную власть. В соответствии с установленным Основными Законами порядком МЫ передаем наследие НАШЕ Дорогому Сыну НАШЕМУ Государю Наследнику Цесаревичу и Великому Князю АЛЕКСЕЮ НИКОЛАЕВИЧУ и благословляем ЕГО на вступление на Престол Го­сударства Российского. Возлагаем на Брата НАШЕГО Великого Князя Михаила Александровича обязанности Правителя Империи на время до совершеннолетия Сына НАШЕГО. Заповедуем Сыну НАШЕМУ, а равно и на время несовершенно­летия Его Правителю Империи править делами государственными в полном и нерушимом единении с представителями народа в законодательных учрежде­ниях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отече­ства к исполнению своего долга перед ним повиновением Царю в тяжелую мину­ту всенародных испытаний и помочь ЕМУ, вместе с представителями народа, вы­вести Государство Российское на путь победы, благоденствия и силы. Да поможет Господь Богъ России»[45].

Этот текст почти полностью был взят из телеграммы генерала М.В. Алексеева с проектом манифеста об ответственном министерстве. В нем были сделаны лишь небольшие дополнения и внесена тема отречения. Полковник оперативно­го отдела штаба Ставки В.М. Пронин в своей книге приводит дневниковые за­писи за 1 марта. Из них становится очевидно, что авторы манифеста об ответ­ственном министерстве и отречения от престола — одни и те же лица: «22 ч. 40 м. Сейчас только возвратился из редакции “Могилевских Известий”. Генерал-Квар­тирмейстер приказал мне добыть, во что бы то ни стало, образец Высочайшего Манифеста. В указанной редакции, вместе с секретарем ее, я разыскал № за 1914 г. с текстом Высочайшего Манифеста об объявлении войны. В это время уже был составлен проект Манифеста о даровании ответственного министерства. Со­ставляли его ген. Алексеев, ген. Лукомский, камергер Высоч. Двора Н.А. Базили и Великий Князь Сергей Михайлович. Текст этого Манифеста с соответствую­щей припиской генерала Алексеева послан Государю в 22 час. 20 мин.»[46].

Однако «манифест» вовсе не попал к Государю. В своей телеграмме Алексееву 2 марта в 20 час. 35 мин. генерал Данилов докладывал: «Телеграмма о генерале Корнилове отправлена для вручения Государю Императору. Проект манифеста направлен в вагон главкосева. Есть опасения, не оказался бы он запоздалым, так как имеются частные сведения, что таковой манифест был уже опублико­ван в Петрограде распоряжением Временного  правительства»[47].

Странно, что телеграмма с предложением назначить генерала Л.Г. Корнилова на должность начальника Петроградским ВО направляется Государю, а мани­фест об отречении направляется почему-то Рузскому! Потрясающим является предположение Данилова, что совершенно секретный манифест, которого не ви­дел даже Государь, может быть опубликован в Петрограде распоряжением мя­тежников! Фактически это прямое признание того, что вопрос об отречении ни в коей мере не зависел от Государя Императора.

Таким образом, 2 марта никакого нового манифеста об отречении в Став­ке не составлялось, его основа была приготовлена заранее и в эту основу вно­сились нужные изменения.

На экземпляре проекта манифеста, принадлежащего Н.А. Базили, имеются поправки, сделанные рукой генерала Алексеева.

Поэтому можно сделать однозначный вывод: Император Николай II не имел никакого отношения к авторству манифеста об отречении от престола в пользу Наследника и никогда его не подписывал.

Со слов Рузского, подписание манифеста Государем не состоялось, так как в штабе Северного фронта было получено известие о скором приезде в Псков А.И. Гучкова и В.В. Шульгина[48]. Н.В. Рузский и Ю.Н. Данилов пытались объяснить задержку в подписании манифеста желанием Николая II встретиться сначала с А.И. Гучковым[49]. Однако, по всей видимости, это решение принималось главкосевом.

В Ставке также были уверены в неизбежности отречения. В 17 час. 23 мин. 2 марта в разговоре по прямому проводу генерала Клембовского с главным на­чальником Одесского военного округа генералом от инфантерии М.И. ЭбеловымКлембовский уверенно заявил, что исход один: «отречение в пользу Наследника под регентством великого князя Михаила Александровича»[50].

Вполне возможно, что приезд А.И. Гучкова в Псков и возникновение после его приезда третьего манифеста об отречении, уже в пользу брата Царя, Велико­го Князя Михаила Александровича, были связаны со сговором А.И. Гучкова и Н.В. Рузского в обход М.В. Алексеева. Алексеев, видимо, полагал, что отречени­ем в пользу Цесаревича вопрос будет решен. Причем предполагалось, что отрек­шийся Император будет отправлен в Царское Село и там объявит о передаче пре­стола сыну. Еще в 9 часов вечера 2 марта депутат Государственной Думы кадет Ю.М. Лебедев говорил в Луге, что «через несколько часов из Петрограда выедут в Псков члены Думы Гучков и Шульгин, которым поручено вести переговоры с Государем, и результатом этих переговоров явится приезд Государя в Царское Село, где будет издан ряд важнейших государственных актов»[51].

По-видимому, М.В. Алексеев надеялся играть ведущую роль при новом пра­вительстве (отсюда его авторство манифеста). Однако события пошли не так, как рассчитывал Алексеев. «Алексеевский» манифест был отправлен в Петроград че­рез Псков, откуда никаких сведений о его дальнейшей судьбе в Ставку не посту­пало. Более того, стало известно, что никакого объявления о манифесте не будет сделано без дополнительного разрешения генерала Н.В. Рузского. Это могло оз­начать, что по каким-либо причинам Рузский решил переиграть ситуацию. Что происходит в Пскове, М.В. Алексеев не знал. По приказу Алексеева генерал Клем­бовский связался с Псковом и «очень просил», «ориентировать наштаверха, в ка­ком положении находится вопрос». Особенно Алексеева волновало сообщение, что литерные поезда отправляются в сторону Двинска[52].

Вскоре из штаба Северного фронта генералу Алексееву поступила ответная телеграмма, в которой сообщалось, что вопрос об отправке поездов и об их даль­нейшем маршруте будет решен «по окончании разговора с Гучковым»[53].

А.И. Гучков и В.В. Шульгин прибыли в Псков около 22 часов 2 марта.

В 00 час. 30 мин. 3 марта полковник Болдырев сообщил в Ставку: «Манифест подписан. Передача задержана снятием дубликата, который будет вручен по под­писании Государем депутату Гучкову, после чего передача будет продолжена»[54].

Текст так называемого манифеста почти полностью повторял предыдущий вариант манифеста в пользу Цесаревича, выработанный в Ставке под руко­водством М.В. Алексеева. Различия были лишь в имени того, кому передавался престол. Однако нет уверенности, что М.В. Алексееву передали этот текст.

Знаменитый манифест, который вот уже скоро сто лет является главным и, по существу, единственным «доказательством» отречения от престола 2 марта 1917 г. Императора Николая II, впервые был «обнаружен» в СССР в 1929 г. в Ле­нинграде специальной комиссией по чистке аппарата Академии наук. Все со­трудники учреждений Академии наук СССР, Президиум которой до 1934 г. находился в Ленинграде, обязаны были пройти проверку анкетных данных и процедуру обсуждения соответствия занимаемой должности. В этой «чистке» Академия наук понесла существенные кадровые потери: из-за социального про­исхождения (дворяне, духовенство и т.п.) были уволены наиболее квалифицированные сотруд­ники, на место которых были взяты новые лица, чья не только лояльность, но и преданность советской власти уже не вызывала сомнений. В результате чистки только в 1929 г. из Академии наук было уволено 38 человек.

В ходе этой проверки были обнаружены «до­кументы исторической важности», которые якобы незаконно хранили у себя сотрудники аппарата. Газета «Труд» от 6 ноября 1929 г. писа­ла: «В Академии Наук обнаружены материалы Департамента полиции, корпуса жандармов, Царской охранки. Академик Ольденбург от­странен от исполнения обязанностей секретаря Академии»[55].

В заключении комиссии говорилось: «Неко­торые из этих документов имеют настолько акту­альное значение, что могли бы в руках советской власти сыграть большую роль в борьбе с врагами

Октябрьской революции, как внутри страны, так и за границей. В числе этих документов оригинал об отречении от престола Николая II и Михаила»[56].

Именно «находка» Императорского «манифеста» стала для ОГПУ главной «уликой» в обвинении академиков, прежде всего историка С.Ф. Платонова, в за­говоре с целью свержения советской власти и восстановления Монархии.

Как же эти важные документы оказались в Академии наук? Это становится понятно из сообщения в «Вестнике Временного правительства», сделанного в марте 1917 г. «Приказом министра Временного правительства Керенского по­ручено академику Котляревскомувывезти из департамента полиции все бумаги и документы, какие он найдет нужным, и доставить их в Академию Наук»[57].

Как пишет биограф академика С.Ф. Ольденбурга Б.С. Каганович: «В действи­тельности о хранении в Академии наук документов новейшего времени, попав­ших туда по большей части в хаосе 1917–1920 гг., когда им угрожала физическая гибель, правительственные органы знали и ранее и не видели в этом опасности для режима»[58].

29 октября 1929 г. комиссией был составлен документ, в котором давалось описание «манифеста». В документе сообщалось: «Документ напечатан на ма­шинке. Внизу, с правой стороны имеется подпись “Николай”, изображенная хи­мическим карандашом. Внизу же, с левой стороны имеется написанная от руки цифра “2”, далее напечатанное на машинке слово ”марта”, затем написанная от руки цифра “15”, после чего имеется напечатанное на машинке слов “час”. После этого следует подчистка, но явно проглядывается написанная от руки цифра “3”, затем следует слово “мин”, а дальше напечатанное на машинке “1917 г.”. Вни­зу под этим имеется подпись “министр Императорского двора генерал-адъю­тант Фредерикс”. Изображенная подпись Фредериксанаписана по подчищен­ному месту»[59].

Экспертиза найденных «отречений» проходила под руководством П.Е. Щего­лева, того самого, который участвовал в создании фальшивых «дневников» Вырубовой и Распутина. Строго говоря, говорить о какой-либо экспертизе не приходится, так как были лишь сверены с оригиналами подписи Императора Николая II и Великого Князя Михаила Александровича. О результатах сверки было доложено комиссии: «Сверив подписи на упомянутых двух документах с безспорными подписями “Николай II” и “Михаил”, представленных Н.Я. Косте­шевой, из документов хранящихся в Ленинграде в Центро-архиве, пришли к за­ключению, что как первый, так и второй документы имеют подлинные подписи, а потому являются оригинальными. Подпись: П. Щеголев»[60].

Подчистки в документе, марка печатной машинки, соответствие ее шрифта шрифту 1917 г. — ничто не заинтересовало комиссию.

Так из недр сфальсифицированного большевиками «академического» дела, из заключения фальсификатора Щеголева появился на свет документ, на основании которого в сознании народа прочно закрепилось мнение, что Император Нико­лай II отрекся от престола.

Порядок оформления Высочайших манифестов и псковский «манифест»

Большое количество образцов подлинников и черновиков манифестов в ар­хивах России позволяет делать вывод о том, что в основном при Императоре Ни­колае II проекты манифестов составлялись на пишущей машинке. Сверху, даже на проекте, ставилась шапка с титулом Императора: «БожиейМилостию Мы Ни­колай Вторый…» и так далее. Далее следовал текст, а затем обязательно стояла следующая приписка, которая затем также в обязательном порядке переносилась в подлинник: «Дан в городе N, в такой-то день, такого-то месяца, в лето от Рож­дества Христова такое-то, в Царствование Наше такое-то». Далее шла следующая обязательная фраза, которая тоже переносилась затем в подлинник: «На подлин­ном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано НИКО­ЛАЙ». Причем в проекте имя Государя ставил проектировщик манифеста, а в подлиннике, естественно, сам Император. В самом конце проекта в обязатель­ном порядке стояла фамилия его составителя. Например, «проект составил статс-секретарь Столыпин».

Под проектами манифестов Государь свою подпись не ставил. Имя «НИКО­ЛАЙ» в проекте писал его составитель, который и ставил в конце свою подпись. Поэтому, если бы мартовский «манифест» был проектом, то в конце его должна была стоять надпись: «Проект составил Алексеев», или «Проект составил камер­гер Базили».

Проект утверждался Императором Николаем II, который ставил на чернови­ке соответствующую резолюцию. Например, на проекте манифеста о своем бра­косочетании с Великой Княжной Александрой Феодоровной Николай II напи­сал: «Одобряю. К напечатанию».

Когда проект был утвержден Государем, приступали к составлению подлин­ника. Текст подлинника манифеста обязательно переписывался от руки. Только в таком виде манифест получал юридическую силу. В канцелярии Министерства Императорского Двора служили специальные переписчики, которые обладали специальным, особо красивым почерком. Он назывался «рондо», а лица, им вла­девшие, соответственно именовались «рондистами». Только их употребляли для переписки особо важных бумаг: рескриптов, грамот и манифестов. Разумеется, в таких документах никаких помарок и подчисток не допускалось. Образцами Высочайшего манифеста являются манифесты о начале войны с Японией 1904 г. или о даровании Государственной Думы от 17 октября 1905 г.

После того как манифест переписывался рондистами, Государь ставил свою подпись. Подпись покрывалась специальным лаком. Далее, согласно ст. 26 Свода Законов Российской Империи: «Указы и повеления ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, в порядке верховного управления или непосредственно Им издаваемые, скре­пляются Председателем Совета Министров или подлежащим Министром либо Главноуправляющим отдельною частью и обнародуются Правительствующим Сенатом».

Таким образом, манифест вступал в законное действие в момент его обнаро­дования в Сенате. На подлиннике манифеста ставилась личная печать Импера­тора. Кроме того, в печатном варианте манифеста ставилось число и место, где манифест был напечатан. Например, в печатном варианте манифеста Императо­ра Николая II о восшествии на престол написано: «Печатано в Санкт-Петербурге при Сенате октября 22 дня 1894 года».

«Манифест» об отречении напечатан на машинке, а не написан рондистом. Здесь можно предвидеть возражение, что в Пскове было невозможно найти рон­диста. Однако это не так. Вместе с Государем всегда следовал свитский вагон во главе с К.А. Нарышкиным. Представить себе, чтобы во время поездок Государя во время войны в Ставку в этом свитском вагоне не было тех, кто мог составить по всем правилам Высочайший манифест или Императорский указ — невозмож­но! Особенно в тревожное время конца 1916 — начала 1917 г. Все было: и нужные бланки, и нужные писари.

Но даже если предположить отсутствие 2 марта в Пскове рондиста, Государь должен был сам написать текст от руки, чтобы ни у кого не вызывало сомнений, что он действительно отрекается от престола.

Но снова предположим, что Государь решил подписать машинописный текст. Почему же те, кто печатал этот текст, не поставили в его конце обязательную приписку: «Дан в городе Пскове, во 2-й день, марта месяца, в лето от Рождества Христова Тысяча Девятьсот Семнадцатое, в Царствование Наше двадцать третье. На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано НИКОЛАЙ»? Начертание этой приписки заняло бы несколько секунд, но при этом была бы соблюдена предусмотренная законом формальность составления важнейшего государственного документа. Эта формальность подчеркивала бы, что манифест подписан именно Императором Николаем II, а не неизвестным «Николаем».

Вместо этого в «манифесте» появляются абсолютно ему не свойственные обозначения: «Г. Псков, 2-го марта, 15 час. 5 мин. 1917 г.». Ни в одном манифесте или его проекте нет таких обозначений.

Что мешало составителям «манифеста» соблюсти эту простую, но столь важ­ную формальность? Что помешало Государю, опытнейшему политику, заставить внести эту формальность в «манифест»?

Далее, что помешало составителям «манифеста» поставить, пусть напечатан­ную на машинке, необходимую «шапку»: «Мы БожьейМилостию»? Вместо этого стоит странная надпись: «Ставка. Начальнику Штаба».

«Ставка. Начальнику Штаба. В дни великой борьбы с внешним врагом, стре­мящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ни­спослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны.

Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорого­го нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до побед­ного конца. Жестокий враг напрягает последние силы и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России, почли МЫ долгом совести облегчить народу НАШЕМУ тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государствен­ною Думою признали МЫ за благо отречься от Престола Государства Российско­го и сложить с СЕБЯ Верховную власть. Не желая расстаться с любимым Сыном НАШИМ, МЫ передаем наследие НАШЕ Брату НАШЕМУ Великому Князю МИ­ХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ и благословляем ЕГО на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем Брату НАШЕМУ править делами государ­ственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в за­конодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, при­неся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего долга перед ним повиновени­ем Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ЕМУ, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, бла­годенствия и силы. Да поможет Господь БогъРоссии. Г. Псков, 2-го марта, 15 час. 5 мин. 1917 г.»[61].

Мы видим, что текст этого манифеста является практически полным повто­рением проекта манифеста об ответственном министерстве и проекта манифе­ста об отречении в пользу Наследника Алексея Николаевича, с той разницей, что в этот текст введено имя Великого Князя Михаила Александровича.

Таким образом, нам известны авторы текста манифеста: это были генерал Алек­сеев, Базили и Великий Князь Сергей Михайлович. День его первоначального напи­сания — 1 марта 1917 г., день, когда был составлен проект манифеста об ответствен­ном министерстве. День его первой правки — ночь 2 марта, когда был составлен манифест об отречении. Но когда и кем был составлен третий вариант этого мани­феста, передавший престол Великому Князю Михаилу Александровичу?

По нашему мнению, на основании этого текста в Петрограде был изготов­лен фальшивый манифест, подделана подпись Императора Николая II и гра­фа Фредерикса. Далее было оставлено место для даты и времени, которые были внесены позже.

Делать такую фальшивку в Ставке было неудобно: надо было искать образцы подписи Государя и Фредерикса, проводить долгую кропотливую работу. Надо заметить, что безпорядки и погромы в те февральские дни в Петрограде были строго контролируемые. Громили только того, кого заговорщикам надо было громить, и арестовывали только того, кого выгодно было арестовывать. Так, раз­грому подверглись отделение контрразведки, помещение ГЖУ, полицейские участки, но оказались абсолютно не тронутыми военные командные учрежде­ния, в частности Генеральный штаб.

Между тем в окружении Гучкова еще задолго до переворота было большое количество офицеров и даже генералов Генштаба. Естественно, что в дни Фев­ральского переворота эти связи были задействованы Гучковым в полной мере. По воспоминаниям многих очевидцев, Гучков был прямо-таки окружен офице­рами-генштабистами. По-видимому, эти офицеры играли важную роль в под­держании связи Гучкова со Ставкой и штабом Северного фронта. Среди его ближайших сторонников был генерал-лейтенант Генерального штаба Д.В. Фи­латьев. После Февральской революции он стал помощником военного мини­стра Гучкова.

В условиях Генерального штаба изготовление фальшивого манифеста было делом не такой уж большой сложности. Как любой высший военный орган, рус­ский Генштаб имел своих шифровальщиков и дешифровальщиков, имел и специ­алистов по выявлению подделок почерков, а также и по подделке документов.

На особую роль, которую сыграли в операции «Отречение» офицеры Гене­рального штаба, указывает разговор по прямому проводу между штаб-офицером для поручений при штабе главнокомандующего армиями Северного фронта В.В. Ступиным и подполковником Генштаба при Ставке Б.Н. Сергеевским, кото­рый произошел в 23 час. 2 марта 1917 г. В это время Гучков и Шульгин уже при­были в Псков. В разговоре Ступин сообщает Сергеевскому, что Алексеев посыла­ет его искать в окрестностях Петрограда генерал-адъютанта Иванова. Ступин высказывает свое непонимание этого задания. Далее он говорит: «С минуты на минуту начнется ожидаемое решение всех вопросов. Является ли при таких ус­ловиях необходимой моя поездка? Спрашиваю об этом частным образом и вас прошу справиться у начальства оперативного отдела о необходимости моего вы­езда из Пскова, тем более, что при теперешней работе здесь нежелательно ли­шаться офицера Генерального штаба»[62].

В связи с этим представляется весьма интересным заголовок, с которого на­чинается текст манифеста: «Ставка. Начальнику Штаба». Обычно считается, что имеется в виду генерал Алексеев. Однако когда Гучков вышел из Императорского вагона, он около 1 часа ночи 3 марта послал в Петроград следующую телеграмму: «Петроград. Начальнику Главного штаба. Зашифровал полковник Медиокрит­ский. Просим передать Председателю думы Родзянко: “Государь дал согласие на отречение от престола в пользу Великого Князя Михаила Александровича с обя­зательством для него принести присягу конституции”»[63].

Итак, вновь появляется адресат: «Начальник Штаба». Ясно, что речь идет не об Алексееве. Последнего в телеграммах и официальных документах было при­нято именовать «Наштаверх».

Примеры этому мы можем в большом числе встретить в телеграфной перепи­ске времен германской войны и в переписке февраля–марта 1917 г. В телеграмме генерала Данилова генералу Клембовскому от 1 марта 1917 г.: «Главкосев просит ориентировать его срочно, откуда у Наштаверха…» и т.д.; в телеграмме генерала Лукомского генералу Данилову от 2 марта 1917 г.: «Наштаверх просит испросить Высочайшее указание…»; в телеграмме генерала Болдырева генералу Лукомскому: «начальник штаба поручил мне сообщить для доклада Наштаверху…»[64].

Однако Государь в своих собственноручно написанных телеграммах к Алек­сееву обращался так: «Начальнику Штаба Верховного Главнокомандования. Ставка»[65].

При этом текст телеграммы писался Государем на телеграфной четвертушке (именно на такой, по утверждению Шульгина, был напечатан текст «манифеста» об отречении). Сверху указывалось место отправления, число, время и фамилия отправившего телеграмму офицера. Причем слова «Начальнику Штаба В.Г.» пи­салось слева «четвертушки», а слово «Ставка» писалось справа. Почерк Импера­тора покрывался специальным лаком.

Поэтому очевидно, что телеграмма о «манифесте» отправлялась какому-то иному лицу, а не генералу М.В. Алексееву.

Этот заголовок «манифеста» («Начальнику Штаба») всегда волновал многих исследователей, которые не понимали и не понимают, почему вдруг Император Николай II направил важнейший акт Царствования генералу М.В. Алексееву? На самом деле этот заголовок является важнейшим доказательством фабрика­ции манифеста об отречении. И первым об этом проговорился сам А.И. Гучков на допросе ВЧСК летом 1917 г. Допрашивающий Гучкова член комиссии Иванов спросил: «Чем можно объяснить, что отречение было обращено, кажется, На­чальнику Штаба Верховного Главнокомандующего»? На что Гучков ответил: «Нет, акт отречения был безымянным. Но когда этот акт был зашифрован, предполагалось отправить его по следующим адресам: по адресу Председателя Государственной Думы Родзянко, и затем по адресам главнокомандующих фрон­тами для обнародования в войсках». Иванов вновь спрашивает Гучкова: «Так что вы получили его на руки без обращения»? Гучков отвечает: «Без обращения»[66].

Эти ответы выдают Гучкова с головой. Во-первых, он ни слова не говорит, что шифрованный манифест им был направлен начальнику Главного штаба в Петро­град, а не напрямую Председателю Государственной Думы. А во вторых, и это главное, отрицание Гучковым заголовка «Начальнику Штаба» на манифесте означает, что он, Гучков, этот манифест не видел в глаза! Так как заголовок этот стоит не на зашифрованном тексте телеграммы, а на «подлиннике» манифе­ста, под которым стоит «личная» подпись Государя! Через несколько лет другой «очевидец», Ю.В. Ломоносов, будет живописать, как он в первый раз увидел ма­нифест утром 3 марта, когда его «привез» в Петроград Гучков: «глаза всех впи­лись в положенный мной на стол кусочек бумаги. «Ставка. Начальнику штаба».

Об этом адресате — «Начальнике Главного Штаба» (в других вариантах — На­чальнике Штаба, Начальнике Генерального Штаба) следует сказать особо. Его имя появляется часто в революционной и масонской переписке начала ХХ в.

И под этим именем имеется в виду, конечно, вовсе не настоящий действующий начальник Генерального штаба русской армии.

Например, 20 мая 1914 г. охранное отделение перехватило странное письмо из Лозанны от одного из деятелей революционного движения. Письмо было направ­лено во «Всероссийский высший Генеральный Штаб, Его Превосходительству Главнокомандующему». В этом письме, написанном единомышленнику, подробно описывалась грядущая революция в России. Заканчивалось оно следующими сло­вами: «Что касается вашего Императора, ему будет обезпечено изгнание»[67].

Итак, Гучков отправляет извещение о состоявшемся отречении Государя в Петроград начальнику Главного штаба и при этом сообщает, что зашифрован­ный текст манифеста отправляется немедленно этому же начальнику Главного штаба. При этом Алексееву не отправляется ничего!

Алексеев в разговоре с Родзянко 3 марта сообщил, что «Манифест этот был протелеграфирован мне из Пскова около двух часов ночи»[68].

Однако нет никаких признаков, что М.В. Алексеев получил текст манифе­ста об отречении в пользу Михаила Александровича. Ибо вплоть до 4 марта главнокомандующие не знали содержания этого текста, хотя, по словам Алексее­ва, он успел разослать его некоторым из них.

Скорее всего, Алексеев знал только то, что сообщил А.И. Гучков: «Государь дал согласие на отречение от престола в пользу Великого Князя Михаила Алек­сандровича».

Как выглядел псковский «манифест»?

Доказательством подделки манифеста об отречении служит то обстоятель­ство, что описания манифеста самым существенным образом отличаются друг от друга.

Как известно, имеющийся текст манифеста напечатан на одном обыкновен­ном листе бумаги.

А вот что пишет об этом Шульгин в книге «Дни»: «Через некоторое время Государь вошел снова. Он протянул Гучкову бумагу, сказав:

— Вот текст…

Это были две или три четвертушки — такие, какие, очевидно, употребля­лись в Ставке для телеграфных бланков. Но текст был написан на пишущей машинке»[69].

То же самое Шульгин повторил на допросе ВЧСК: «Царь встал и ушел в сосед­ний вагон подписать акт. Приблизительно около четверти двенадцатого царь вновь вошел в вагон — в руках он держал листочки небольшого формата. Он сказал:

— Вот акт отречения, прочтите»[70].

Как мы уже говорили, описываемые Шульгиным телеграфные «четвертушки» действительно имели место при составлении Государем его телеграмм в Ставку. Наверняка Шульгин видел образцы таких телеграмм. Либо ему специально их показывали, чтобы он знал, как выглядят Царские телеграммы. Поэтому Шуль­гин так «правдоподобно» и лгал об этих «четвертушках». То, что его старшие по­дельники решат разместить свой подлог на большом листе бумаги, Шульгин в 1917 г. предположить не мог, и один раз заявив о «четвертушках», он был вы­нужден «вспоминать» о них и далее, даже вопреки здравому смыслу, когда уже стал широко известен «оригинал» на большом листе.

Кстати, по свидетельству Евгения Соколова, ставшего уже в советские годы крестным сыном престарелого Шульгина, который после освобождения из ГУ­Лага доживал свой век во Владимире, «Шульгин […] напрочь отказывался пере­сказывать момент отречения Николая II и отправлял интересующихся к своей книге “Дни”»[71].

Не иначе как опасался запутаться в собственной лжи.

В отчете графа Нарышкина манифест становится рукописным: «Его Величе­ство ответил, что проект уже составлен, удалился к себе, где собственноручно исправил заготовленный с утра манифест об отречении в том смысле, что пре­стол передается Великому Князю Михаилу Александровичу. […] Приказав его переписать, Его Величество подписал манифест и, войдя в вагон-салон, в 11 час. 40 мин., передал его Гучкову. Депутаты попросили вставить фразу о присяге кон­ституции нового Императора, что тут же было сделано Его Величеством»[72].

Как мы понимаем, приписать можно только от руки. Кстати, Нарышкин не пишет, что после правки Царем манифест вновь переписывался. Значит, он был с правкой?

Журналист Самойлов, с которым Рузский беседовал летом 1917 г., уверял: «В заключение ген. Рузский показал мне подлинный акт отречения Николая II. Этот плотный телеграфный бланк, на котором на пишущей машине изложен известный текст отречения, подпись Николая покрыта верниром (лаком)»[73].

Чем отличается телеграфный бланк от простого листа бумаги? На телеграф­ном бланке стоит минимум слово «телеграмма», а максимум название телеграфа. Ничего этого на бумаге с текстом манифеста нет.

О телеграфных бланках говорит и Мордвинов: «Первый экземпляр (манифе­ста. — П.М.), напечатанный, как затем и второй, в нашей канцелярии на машин­ке, на телеграфных бланках, Государь подписал карандашом»[74].

Из всех «участников событий», только Гучков на допросе ВЧСК дал описание манифеста, похожее на найденный в Академии наук оригинал. «Через час, или полтора, Государь вернулся и передал мне бумажку, где на машинке был написан акт отречения, и внизу подписано “Николай”»[75].

Но Гучков, как мы помним, утверждал, что текст не имел шапки «Начальнику Штаба».

Гучков утверждал также, что, по настоянию Шульгина, Императором были сделаны поправки в тексте манифеста, но манифест более не перепечатывался. Опять-таки получается, что он был с поправками?

Примечательно, что известные нам образцы пресловутого «манифеста» име­ют иногда существенные, а иногда небольшие отступления от «оригинала», что совершенно было бы невозможно, если бы этот текст был действительно состав­лен и подписан Государем.

В камер-фурьерском журнале над текстом «манифеста» появляется шапка: «Акт об отречении Государя Императора Николая II от престола Государства Российского в пользу Великого Князя Михаила Александровича». Далее следует общеизвестный текст, в конце которого следует приписка, которой заканчива­лись все Высочайшие манифесты: «На подлинном собственною Его Император­ского Величества рукой написано: “НИКОЛАЙ”. Гор. Псков, 15 час. 5 мин. 1917 г. Скрепил министр Императорского двора генерал-адъютант граф Фредерикс»[76].

Как мы знаем, этой приписки нет в оригинале «манифеста», как и нет назва­ния документа «Акт об отречении».

Манипуляции с манифестом после отъезда думских депутатов из Пскова

Сразу же после того как Гучков и Шульгин уехали из Пскова, захватившая власть оппозиция начала новый виток политической игры. На этом витке М.В. Алексеева стали отодвигать от активного участия в дальнейшем развитии событий.

В час ночи 3 марта генерал М.В. Алексеев в своей телеграмме объявил коман­дующим о получении им телеграммы генерала Н.В. Рузского об отречении Импе­ратора Николая II в пользу Великого Князя Михаила Александровича. Руковод­ство Ставки и Северным фронтом, которых М.В. Родзянко так настойчиво убеждал в необходимости скорейшего манифеста об отречении, были уверены, что о манифесте можно и нужно немедленно объявить армии и начать присягать новому Императору Михаилу. Главнокомандующий армиями Западного фронта генерал А.Е. Эверт 3 марта поспешил послать из Минска в Петроград на имя Род­зянко телеграмму, в которой известил, что он и войска фронта по получении ма­нифеста Государя Императора Николая II возносят «молитвы Всевышнему о здравии Государя Императора Михаила Александровича, о благоденствии Ро­дины, даровании победы» и приветствуют «в вашем лице Государственную думу, новое правительство и новый государственный строй»².

Однако эта телеграмма генерала А.Е. Эверта никогда не была передана адре­сату, так как была задержана в Ставке генералом Алексеевым. Когда 5–6 марта А.Е. Эверт стал допытываться, почему никто не знает о его проявлении лояль­ности «новому государственному строю», он пожаловался Гучкову в Петроград. Временное правительство запросило М.В. Алексеева, и тот ответил, что теле­грамма А.Е. Эверта от 3 марта не была передана «из Ставки, так как ее редакция уже не соответствовала тому государственному строю, который установился к моменту получения телеграммы»[77].

За этой туманной фразой скрывалась интрига, которая развернулась вокруг «манифеста» Николая II и «манифеста» Великого Князя Михаила Александрови­ча. Алексеев в телеграмме Данилову приказал об отречении сообщить войскам округа, а «по получении по телеграфу манифеста, также по телеграфу передать (его) в части войск открыто и кроме того напечатать»[78].

Но в 5 часов утра 3 марта Рузский был вызван по прямому проводу Родзянко и Львовым. Родзянко заявил Рузскому, что «чрезвычайно важно, чтобы мани­фест об отречении и передачи власти Великому Князю Михаилу Александровичу не был опубликован до тех пор, пока я не сообщу вам об этом». Далее Родзянко заявил Рузскому, что «с регентством Великого Князя и воцарением Наследника Цесаревича помирились бы, может быть, но воцарение его как Императора абсо­лютно неприемлемо»[79].

Ответ Рузского Родзянко не может не поражать отношением первого к лично­сти Монарха и его воле, которая якобы была выражена только что подписанным манифестом. Рузский спросил: «Михаил Владимирович, скажите для верности, так ли я вас понял: значит, все остается по старому, как бы манифеста не было?».

Узнав от Родзянко, что сформировано Временное правительство с князем Львовым во главе, Рузский сказал: «Хорошо. До свидания. Не забудьте сообщить в Ставку, ибо дальнейшие переговоры должны вестись в Ставке»[80].

Родзянко «не забыл» сообщить в Ставку то, что он сказал Рузскому. В 6 часов утра он связался по телеграфу с Алексеевым и повторил свою просьбу не печа­тать никакого манифеста «до получения от меня соображений, которые одни сразу смогут прекратить революцию».

В ответ Алексеев, плохо сдерживая раздражение, заявил, что манифест уже сообщен главнокомандующим и Великому Князю Николаю Николаевичу.

Тем не менее в 6 час. 45 мин. Алексеев своей телеграммой запретил ознаком­лять с манифестом всех, кроме «старших начальствующих лиц». Но нет никаких признаков того, что с этим текстом ознакомились даже они. Шло время. Ни из штаба Рузского, ни из Петрограда никаких сведений о дальнейшей судьбе мани­феста в Ставку не поступало. Среди военного руководства все больше нарастало недоумение и безпокойство.

3 марта в 15 часов на связь с М.В. Алексеевым вышел генерал А.А. Брусилов. «Дальше войскам трудно не объявлять (о манифесте. — П.М.), — сообщил

он. — Слухи до них дошли, многое преувеличено и просят отдачи какого-либо приказа».

А.А. Брусилов сделал М.В. Алексееву предложение, которое свидетельствует о том, что командующий Юго-Западным фронтом ничего не знал об отречении Николая II в пользу своего брата. «Мне кажется, — уверял он Алексеева, — что нужно объявить, что Государь Император отрекся от престола и что вступил в управление страной Временный комитет Государственной думы, и что состав­лен комитет министров, и воззвать к войскам, чтобы они охраняли своей грудью Матушку-Россию».

Алексеев поддержал Брусилова и сказал ему, что «не может добиться, чтобы Родзянко подошел к аппарату и выслушал мое решительное сообщение о невоз­можности далее играть в их руку и замалчивать манифест»¹.

Не дождавшись разговора с Родзянко, генерал Алексеев в 18 часов 3 марта до­бился разговора по прямому проводу с Гучковым. Алексеев настаивал на скорей­шем опубликовании манифеста, доказывая, что «скрыть акт столь великой важ­ности в жизни России — немыслимо». В ответ Гучков сообщил, что обнародование манифеста невозможно, так как «Великий Князь Михаил Александрович, вопре­ки моему мнению и мнению Милюкова, решил отказаться от престола. Обнаро­дование обоих манифестов произойдет в течение предстоящей ночи»².

Поздно вечером 3 марта состоялся разговор по прямому проводу между А.С. Лукомским и М.В. Родзянко, в котором Лукомский передал председателю Го­сударственной Думы настойчивое требование главнокомандующих «об опубли­ковании акта 2 марта».

Между тем от командующих армиями стали поступать интересные предло­жения, что следует делать далее с «манифестами». Так, командующий 3-й армией генерал от инфантерии Л.В. Леш рассуждал, что «раз манифест объявлен в не­которых местностях, то мне кажется, лучше его придерживаться».

Командующий 10-й армией генерал от инфантерии В.Н. Горбатовский пред­лагал исправить манифест, «вернув» престол цесаревичу Алексею, а регентом сделать Великого Князя Николая Николаевича.

Вопреки запретам Ставки о недопустимости разглашения сведений о мани­фесте, отдельные командующие, не в силах молчать перед вопрошающим давле­нием сотен тысяч людей, официально о нем объявляли³.

Когда военные круги стали узнавать об отречении Михаила Александрови­ча, их недоумение и тревога стали возрастать. Лукомский по аппарату заявил ге­нералу Квецинскому, что «манифест Великого Князя Михаила Александровича может быть апокрифичен»⁴.

¹ Донесения и переписка командующими армиями об отречении Николая II // РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. (доп.). Д. 1754 (3). Л. 136.

² Донесения и переписка командующими армиями об отречении Николая II // РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. (доп.). Д. 1754 (3). Л. 173.

³ Донесения и переписка командующими армиями об отречении Николая II // РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. (доп.). Д. 1756 (1). Л. 5.

⁴ Донесения и переписка командующими армиями об отречении Николая II // РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. (доп.). Д. 1756 (2). Л. 57.

Только в 14 час. 43 мин. 4 марта в Ставку пришла телеграмма А.И. Гучкова, извеща­ющая, что оба манифеста «опубликованы четвертого утром в номере 8 “Известий”»[81].

В камер-фурьерском журнале за 1917 г. имеется следующая запись от 2 марта: «Сего числа прибыли в г. Псков представители Временного правительства воен­ный министр Гучков и член Государственной Думы Шульгин, и в 9 часов 40 ми­нут были приняты в Императорском поезде и доложили о происходящем в Пет­рограде революционном движении»[82].

Однако из протоколов допроса ВЧСК самого Гучкова видно, что он уезжал в Псков, не будучи еще назначенным военным министром. Ничего не знали об этом назначении ни в Ставке, ни в штабе Северного фронта. В 16 час. 50 мин. 2 марта 1917 г. генерал Данилов из Пскова телеграфировал генералу Алексееву, что «около 19 часов Его Величество примет члена Государственного Совета Гуч­кова и члена Государственной Думы Шульгина». В 20 час. 48 мин. того же дня Данилов телеграфировал генералу Клембовскому, что «поезд с депутатами Гуч­ковым и Шульгиным запаздывает»[83].

В стране и армии о назначении Гучкова военным и морским министром стало известно только днем 3 марта 1917 г.

Свою телеграмму из Пскова от 2 марта Гучков подписал просто своей фами­лией, без указания какой-либо должности.

Наконец, первые сведения об образовании и составе Временного правитель­ства в Ставке получили лишь днем 3 марта[84].

Таким образом, делопроизводитель камер-фурьерского журнала, делавший запись 2 марта 1917 г., не мог называть Гучкова «военным министром». Послед­нее приводит нас к выводу о том, что камер-фурьерский журнал оформлялся по­сле происшедших событий, то есть фальсифицировался.

Отъезд Государя в Ставку. Последнее обращение к войскам и официальный арест Государя

В 1 час 28 мин. ночи 3 марта генерал Ю.Н. Данилов сообщил генералу Алексее­ву, что «Его Величество выезжает сегодня, примерно в 2 часа, на несколько дней в ставку, через Двинск»[85]. Эта последняя поездка Николая II в Ставку, якобы для того, чтобы проститься с войсками, похоже, была также инспирирована генера­литетом по соглашению с Временным правительством.

Говоря о мотивах поездки Николая II в Ставку, нельзя забывать, что Царь не был свободен в своих действиях. Вечером 3 марта свергнутый Император при­был в Могилев, где он был встречен со всеми подобающими почестями[86]. Но, не­

смотря на кажущуюся почтительность руководства Ставки, Император в Моги­леве продолжал оставаться несвободным. Когда 5 марта Николаю II наконец разрешили связаться по телефону с семьей, он в разговоре с Императрицей ска­зал: «Я думал, что смогу приехать к вам, но меня не пускают»[87].

Для А.И. Гучкова отправление Императора в подконтрольную Ставку ника­кой опасности не представляло. Наоборот, он был уверен, что именно там Царь будет находиться под надежным контролем. Недаром А.А. Бубликов вспоминал, что на его недоуменный вопрос, почему Николай II находится в Ставке, Гучков спокойно ответил: «Он совершенно безвреден»[88].

4 марта 1917 г. в Могилеве состоялся последний доклад Императору Нико­лаю II о положении дел на фронте. Делавший доклад генерал М.В. Алексеев за­метно волновался, но под влиянием вопросов Императора Николая II, его заме­чаний и указаний, стал докладывать как обычно[89].

С 4 по 8 марта Царь регулярно встречался и общался со своей свитой, со своей матерью, вдовствующей Императрицей Марией Федоровной, приехавшей к нему из Киева  4 марта (с 1919 года в эмиграции и на родине, в Дании).

8 марта Государь попытался в последний раз обратиться к своим войскам. Обра­щение получило название «Последний приказ Императора Николая II». Текст этого обращения широко известен. Однако он представляет собой не текст, составленный Императором Николаем II, а текст, изложенный в приказе начальника штаба М.В. Алексеева. Между тем имеется документ с подлинным обращением Императора Ни­колая II к войскам. Он написан рукой Государя и направлен с сопроводительным письмом для подшивания к делу. Приведем полностью этот документ:

«Текст обра­щения Николая II к войскам после отречения от престола. Генерал-квартирмейстеру при Верховном Главнокомандующем 10 марта 1917 г. № 2129. Дежурному генералу при Верховном Главнокомандующем. По приказанию Начальника Штаба Верховно­го Главнокомандующего препровождаю при сем собственноручную записку отрек­шегося от Престола Императора Николая II Александровича, каковую записку На­чальник Штаба приказал подшить к делу Штаба Верховного Главнокомандующего для хранения, как исторический документ.

Приложение: записка. Генерал-лейтенант Лукомский. Генерального штаба подполковник: Барановский.

К вам, горячо любимые мною войска, обращаюсь с настоятельным призывом отстоять нашу родную землю от злого противника. Россия связана со своими до­блестными союзниками одним общим стремлением к победе. Нынешняя небы­валая война должна быть доведена до полного поражения врагов. Кто думает те­перь о мире и желает его, тот изменник своего Отечества — предатель его. Знаю, что каждый честный воин так понимает и так мыслит. Исполняйте ваш долг как до сих пор. Защищайте нашу великую Россию изо всех сил. Слушайте ваших на­чальников. Всякое ослабление порядка службы (дисциплины) только на руку врагу. Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах безпредельная любовь к Роди­не. Да благословит вас Господь Богъ на дальнейшие подвиги и да ведет вас от по­беды к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий»[90].

Попав под цензуру М.В. Алексеева, обращение Царя претерпело значитель­ные изменения. Обращение Императора Николая II было искусно подправлено Алексеевым и отпечатано на машинке. Генерал Н.М. Тихменев, уже находясь в эмиграции, в 1939 г. свидетельствовал о событиях марта 1917 г.: «8 марта, вер­нувшись в свой кабинет, я нашел на столе вот этот самый листок, который я дер­жу в руках. Это — приказ начальника штаба от 8 марта, напечатанный в штабной типографии. «Приказ начальника штаба верховного главнокомандующего 8 мар­та 1917 г. № 371. Отрекшийся от престола Император Николай II, перед своим отъездом из района действующих армий, обратился к войскам с следующим про­щальным словом: [далее идет текст обращения с поправками Алексеева. — П.М.]. 8 марта 1917 г. Ставка. Подписал: Начальник штаба, генерал Алексеев»[91].

После правки Алексеева в текст обращения были добавлены фразы, которых не было в Царском обращении, о том, что «после отречения моего за себя и за сына моего от престола Российского, власть передана временному правительству, по по­чину Государственной думы возникшему. Да поможет ему Богъ вести Россию по пути славы и благоденствия», и «повинуйтесь временному правительству»[92].

8 марта 1917 г. Император Николай II был арестован в Могилеве прибывши­ми из Петрограда представителями Думы во главе с А.А. Бубликовым. Объявить Царю об аресте посланцы Думы поручили генералу Алексееву, который не по­гнушался его исполнить. На слова генерала М.В. Алексеева, что он в своих дей­ствиях руководствовался любовью к Родине, Николай II пристально посмотрел на генерала и ничего не сказал[93].

В тот же день новый командующий Петроградским военным округом генерал Л.Г. Корнилов по приказу Временного правительства арестовал в Александров­ском дворце Императрицу Александру Феодоровну и Царских Детей.

Выводы: Сегодня можно говорить с большой степенью уверенности о под­делке «манифеста» Императора Николая II.

Самым веским косвенным доказатель­ством подделки, полной или частичной, дневников Императора Николая II слу­жат слова самого Императора, сказанные им А.А. Вырубовой после того, как он был доставлен из Могилева в Александровский дворец. Говоря о пережитых им днях в Пскове, Николай II сказал ей: «Видите ли, это все меня очень взволновало, так что все последующие дни я не мог даже вести своего дневника»[94].

Еще одним косвенным доказательством может быть фальсификация дневни­ков Императрицы Александры Феодоровны. Ю. Ден вспоминала, что 6 марта 1917 г. она «совершила акт наихудшей формы вандализма, убедив Ее Величество уничтожить свои дневники и корреспонденцию. На столе стоял большой дубо­вый сундук. В нем хранились все письма, написанные Государем Императрице во время их помолвки и супружеской жизни. Я не смела смотреть, как она разгля­дывает письма, которые так много значили для нее. Государыня поднялась с крес­ла и, плача, одно за другим бросала письма в огонь. После того, как Государыня предала огню письма, она протянула мне свои дневники, чтобы я сожгла их. Не­которые из дневников представляли собой нарядные томики, переплетенные в белый атлас, другие были в кожаных переплетах. “Аутодафе” продолжалось до среды и четверга»[95].

Дневник Николая II за февральские и мартовские дни не совпадает с офици­альными документами Ставки и Северного фронта. Имеется разница в дате при­ема Царем генералов Рузского, Данилова и Савича, во времени отъезда Нико­лая II из Пскова ночью 3 марта и во времени прибытия в Могилев 4 марта и т.д[96].

Начиная с 28 февраля 1917 г. и заканчивая днем убийства 17 июля 1918 г. (по Григорианскому стилю) Император Николай II был не просто лишен свободы, но находился в пол­ной информационной блокаде[97]. Вместе с ним, начиная с марта 1917 г. и заканчи­вая Ипатьевским домом, в такой же блокаде находилась его семья и приближен­ные.Многие, с кем Государь мог говорить на тему событий в Пскове, были убиты.

Император Всероссийский не мог говорить о делах государственной важно­сти с любыми окружавшими его людьми, как бы хорошо он к ним ни относился.

Общаться на такие темы Государь мог только с равными себе. Таким человеком в свите Государя в дни его царскосельского и тобольского заточения был князь В.А. Долгоруков, убитый большевиками в Екатеринбурге. Кто знает, о чем раз­говаривал с ним Государь? О чем он разговаривал с графом И.Л. Татищевым, еще одним верным представителем русской знати, пошедшим за своим Царем в за­точение и на мученическую смерть?

Кроме Императрицы, Николай II мог делиться информацией о подложности манифеста только с ними.

То, что Император не говорил с окружающими его в заточении людьми, или даже не отрицал факта отречения, вовсе не означает, что он подписывал мани­фест. Молчание Императора Николая II заключалось еще и в том, что он уви­дел во всем происшедшем Божию Волю, пред которой, как православный че­ловек и Монарх, он не мог не склониться.

Совершенно очевидно, что операция «Отречение», осуществленная заговор­щиками в феврале–марте 1917 г., хотя и является неслыханной по своим масшта­бу, цинизму и тяжким последствиям, не была, тем не менее, исключительным и самостоятельным явлением. Через год и 8 месяцев подобная же «операция» была осуществлена в Германии при свержении с престола германского императо­ра Вильгельма II. И хотя между личностями Императора Николая II и кайзера Вильгельма существует принципиальная разница морального характера, нельзя не заметить, что свержение Вильгельма II было осуществлено теми же силами и по тому же сценарию, что и свержение русского Государя.

Режиссерами переворота в Германии в ноябре 1918 г. были те же люди, что ор­ганизовали Февральский переворот в России. Сразу же после свержения монархии в России «серый кардинал» тайного банкирского сообщества Уолл-Стрит «полков­ник» М. Хаус заявил: «Теперь мы начнем сбивать кайзера с насеста». Интересно, что революционные волнения начались в Берлине после того, как Император Вильгельм уехал в свою ставку в бельгийский город Спа. 9 ноября 1918 г. кайзер приказал войскам двигаться на подавление мятежа и услышал от своего начальни­ка Генерального штаба генерала В. Гренера, что армия «больше не является опло­том вашего величества». Гренер был тесно связан с заговорщиками, которые обе­щали ему пост рейхсканцлера. Рейхсканцлер принц Макс Баденский позвонил кайзеру из Берлина и заявил, что только отречение может спасти страну от граж­данской войны. После того как Вильгельм II отказался от отречения, на него стали оказывать давление его генералы, в частности генерал-фельдмаршал фон Гинден­бург. Пока Вильгельм II пребывал в раздумье, Макс Баденский, не дожидаясь ма­нифеста, объявил в Берлине об отречении кайзера в пользу сына. Накануне принц получил заверения от американского президента, что речь идет только об отречении императора Вильгельма, но никак не о свержении монархии в Герма­нии. Но как только было объявлено об отречении кайзера, депутат Рейхстага со­циал-демократ Филипп Шейдеман провозгласил Германию республикой.

Мы видим, что свержение императора Вильгельма II обошлось безо всяко­го его манифеста об отречении, хотя о таковом было объявлено всему миру!

Таким образом, совершенно очевидно, что ни с юридической, ни с моральной, ни с религиозной точки зрения для подданных Государя никакого отречения от престола со стороны Царя не было. События в феврале–марте 1917 г. были ничем иным, как свержением Импе­ратора Николая II с прародительского Престола; незаконное, совершенное пре­ступным путем, против воли и желания Самодержца, лишение его власти.

Следует отметить, что в июле-августе 1917 года Временным правительством был разработан проект о введении новых государственных праздников, среди которых был и «День Великой Русской Революции», 27 февраля. Проект был представлен на рассмотрение Синода обер-прокурором А.Карташевым 3 августа 1917 года. Есть основания предполагать, что этот проект был принят, так как в декрете СНК России от 29 октября 1917 года «О восьмичасовом рабочем дне» упоминается выходной день 27 февраля. Позднее был установлен праздничный «День низвержения самодержавия” , 12 марта (27 февраля). Этот «праздник» был официально введен в календарь 10 декабря 1918 года, когда ВЦИК принял Кодекс законов о труде, содержавший «Правила об еженедельном отдыхе и о праздничных днях», где среди праздников был и «День низвержения самодержавия, 12 марта. Отмечался большевиками вплоть до 1940 года, когда был отменен Иосифом Виссарионовичем Сталиным (Постановление СНК СССР от 27 июня 1940). Таким образом, и большевики, и некоторые февралисты датировали свержение Самодержавия четырьмя днями раньше опубликования так называемого «манифеста» об отречении.

«Отказ» Великого Князя Михаила Александровича воспринять престол. Свержение русской Монархии

Ночью 3 марта 1917 г. руководство Временного комитета Государственной Думы получило известие о «манифесте» Императора Николая II и о передаче престола Великому Князю Михаилу Александровичу. Для главы Комитета М.В. Родзянко это известие не стало неожиданным. П.Н. Милюков вспоминал: «Родзянко и Львов ждали в военном министерстве точного текста манифеста, чтобы выяснить возможность его изменения. В здании Думы министры и вре­менный комитет принимали меры, чтобы связаться с Михаилом Александрови­чем и устроить свидание с ним утром. Родзянко принял меры, чтобы отречение Императора и отказ Михаила были обнародованы в печати одновременно. С этой целью он задержал напечатание первого акта. Он, очевидно, уже предусматривал исход, а может быть, и сговаривался по этому поводу».

Эти слова Милюкова лишний раз доказывают, что манифест об отречении в пользу Михаила Александровича был задуман заговорщиками заранее.

Сразу же Родзянко и Керенский заявили, что вступление на престол Великого Князя невозможно. «С регентством Великого Князя, — заявил Родзянко генералу Алексееву, — и воцарением Наследника Цесаревича, быть может, и помирились бы, но кандидатура Великого Князя как Императора ни для кого не приемлема, и вероятна гражданская война». То же самое сообщил он и генералу Рузскому.

Вслед за Родзянко и Керенским против кандидатуры Великого Князя выступил и В.В. Шульгин, только что вернувшийся из Пскова. «Не объявляйте Манифеста, — сказал он Милюкову. — Произошли серьезные изменения. Нам передали текст… Этот текст совершенно не удовлетворяет… совершенно… необходимо упомина­ние об Учредительном собрании… Не делайте никаких дальнейших шагов, могут быть большие несчастия. Немедленно приезжайте на Миллионную, 12. В квартиру князя Путятина. Там Великий Князь Михаил Александрович… и все мы едем туда… пожалуйста, поспешите…».

Из слов В.В. Шульгина об Учредительном собрании, главном требовании Ке­ренского, становится понятно, что Шульгин действовал с Керенским заодно.

Великий Князь Михаил Александрович был обманом приглашен Родзянко приехать из Гатчины в Петроград и затем насильственно содержался («был за­перт» — по определению полковника Б.В. Никитина) на улице Миллионной, дом 12, в квартире князя П.А. Путятина.

Не случайно, как пишет Б.В. Никитин уже после февральских событий, Вели­кий Князь высказывал «совершенно особенное недовольство против Родзянко»[98]. 

В конце дня 1 марта его посетил Великий Князь Николай Михайлович и ан­глийский посол Бьюкенен. Решение о встрече с Великим Князем Михаилом Алек­сандровичем было принято сразу же после того, как стало известно об объявле­нии манифеста Государя с отречением в пользу брата в целом ряде воинских частей, вопреки намерениям временщиков.

Рано утром члены ВКГД Родзянко, Милюков, Керенский, Гучков, Шульгин прибыли на Миллионную улицу. То, что произошло там, покрыто таким же мра­ком, как и обстоятельства отречения Императора Николая II. Все, что сегодня известно, основывается на воспоминаниях заговорщиков, а потому вызывает весьма сомнительное доверие. Интересно, что в дневниках Великого Князя Ми­хаила Александровича полностью отсутствуют какие-либо сведения об этой исторической встрече.

Особняк, где находился Михаил Александрович, полностью контролировал­ся вооруженными людьми Керенского. По собственному признанию, Керенский сказал Великому Князю: «Я не ручаюсь за жизнь Вашего Высочества»!

3 марта 1917 г. заговорщиками был сфабрикован документ, в результате кото­рого Монархия в России перестала существовать. Под диктовку лидеров ВКГД масон В.Д. Набоков написал текст, который либо дали подписать Великому Кня­зю Михаилу Александровичу, либо подделали его подпись. Имеются большие со­мнения, что Михаил Александрович подписал акт 3 марта. Когда Великий Князь Михаил Александрович находился уже в ссылке в Перми, к нему 26 мая (по ново­му стилю) 1918 г. пришел журналист С.В. Яблоновский и взял у него интервью. При этом присутствовал секретарь Великого Князя Н. Джонсон. Он рассказал журналисту о событиях 3 марта: «После беседы с общественными деятелями, из которых, как известно, одни стояли за отречение от Престола, а другие — за при­нятие власти, было решено, что на другой день (4 марта) все отправятся к воен­ному министру (т.е. Гучкову), и там вопрос решится окончательно. В Петрограде в это время было неспокойно, шла перестрелка, поездка представлялась небезо­пасной. Я отправился вперед, чтобы по возможности устранить эти опасности. К удивлению, я узнал, что ни одно из лиц, которые должны были ехать с Великим Князем к министру, не явились. Великий Князь отправился к министру один, и результатом их беседы было окончательное отречение от Престола»[99].

Таким образом, 3 марта Великий Князь Михаил Александрович никак не мог подписать следующий текст:

«Тяжкое бремя возложено на меня волею Брата моего, передавшего мне Им­ператорский Всероссийский Престол в годину безпримерной войны и волнений народных. Одушевленный единою со всем народом мыслию, что выше всего бла­го Родины нашей, принял я твердое решение в том случае восприять Верховную Власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит все­народным голосованием чрез представителей своих в Учредительном собрании установить образ правления и новые основные законы государства Российского.

Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан державы Россий­ской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления вы­разит волю народа. 3-III. 1917 г. Михаил». Интересно, что сам В.Д. Набоков на­зывал этот «акт» «пустой бумажкой».

Глубинную сущность этого документа хорошо понял эмигрантский историк И.П. Якобий: «В чем заключается смысл этого акта? Ведь было совершенно оче­видно, что Учредительное собрание, созванное под давлением правительства го­сударственного переворота, никогда не признает прав Великого Князя. Итак, его условный отказ был, в действительности, замаскированным отречением. Но для чего гг. Набокову, Нольде, Шульгину и их хозяевам нужен был этот лицемерный обман? Цель здесь совершенно ясна: если бы Великий Князь Михаил Александ­рович, или, точнее, Император Михаил II, формально отрекся от Престола, то, согласно Основным Государственным законам, право на Престол автоматически перешло бы к следующему по старшинству Представителю Императорского Дома; отрекись и он, право это переходило бы последовательно к другим пред­ставителям Династии, и среди них могло оказаться лицо менее покладистое, чем Великий Князь Михаил Александрович. Этого ни в коем случае допустить не хо­тели. Нужно было положить вообще конец Монархии в России, и потому одного отречения Великого Князя Михаила Александровича было недостаточно. Но, не отрекаясь от Престола, а лишь временно отказываясь от “восприятия” верхов­ной власти, Великий Князь парализовал на неопределенный срок всякую воз­можность не только реставрации, но хотя бы предъявления другим лицом права на Престол, который вакантным еще не мог почитаться». О полном беззаконии, совершенном в марте 1917 г., писал выдающийся русский правовед и историк М.В. Зызыкин: «Когда Император Николай II 2 марта 1917 г. отрекся за себя от Престола, то акт этот юридической квалификации не подлежит и может быть принят только как факт в результате революционного насилия. Так как право на наследование Престола вытекает из закона и есть право публичное, то есть пре­жде всего обязанность, то никто, и в том числе Царствующий Император, не мо­жет существующих уже прав отнять, и таковое его волеизъявление юридически недействительно; таким образом, отречение Государя Императора Николая II за своего сына Вел. Кн. Цесаревича Алексея ни одним юристом не будет признано действительным юридически. Отречение за него было бы недействительно и в том случае, если бы происходило не при революционном насилии, а путем свободного волеизъявления, без всякого давления. Великий Князь Алексей Ни­колаевич мог отречься только по достижении  совершеннолетия в 16 лет. До его совершеннолетия управление государством в силу ст. 45 Основных Законов должно было перейти к ближнему к наследию Престола из совершеннолетних обоего пола родственников малолетнего Императора, то есть к Вел. Кн. Михаилу Александровичу. Последний также сделался жертвой революционного вымога­тельства, а малолетний Великий Князь Алексей Николаевич был пленен вместе с своими родителями так называемым временным правительством. Осуществить свои права на Престол, как подобает посредством Манифеста, в таковых обстоя­тельствах он не мог.

Великий Князь Михаил Александрович издал так называемый манифест. Предположим, что это акт свободного волеизъявления; как тогда надо опреде­лять его юридическую силу? Вел. Кн. Михаил Александрович отказался сделать­ся Императором, но не в виду того, что он не имел права вступить на Престол при наличности в живых Великого Князя Алексея Николаевича, он не заявил и того, что он считает себя обязанным настаивать на правах Великого Князя Алексея на Престол, а себя считать лишь Правителем Государства. Он, напротив, заявил, что готов принять Престол, но не в силу Основных Законов, от чего он expresisverbis отказался, а в силу права революции, выраженного через учреди­тельное собрание по известной четыреххвостке. Если бы даже таковое собрание состоялось и, установивши новый образ правления, избрало бы его Государем, то Великий Князь Михаил Александрович вступил бы уже не на Трон своих пред­ков Божьей Милостью, а на волею народа созданный трон по избранию от воли народа; вместе с тем это было бы упразднением православно-легитимного прин­ципа Основных Законов, построенных на монархическом суверенитете. Призна­ние права за учредительным собранием устанавливать образ правления есть от­каз от монархического суверенитета и устроение политической формы правления на народном суверенитете, то есть на “многомятежном человечества хотении”. Этим он упразднил бы все традиции предшествующей истории и продолжил бы ее на радикально противоположном принципе в европейском демократически­эгалитарном стиле».

Таким образом, 2 и 3 марта 1917 г. в России была насильственно, путем не­бывалого подлога, свергнута многовековая русская Самодержавная Монар­хия. К власти преступным путем пришло нелегитимное Временное правитель­ство, состоящее из февральских заговорщиков.

Комментарий редакции к главе 7 об отречении Императора Николая II из книги Петра Мультатули «Россия в эпоху Царствования Императора  Николая II»

Редакция не во всем согласна с изложением обстоятельств свержения Государя Императора НиколаяII с прародительского престола.

Хотя отречение Царя как юридическая процедура не была прописана в Законах Российской Империи, тем не менее Император Самодержец как источник власти в России своим решением мог изменить Законы Российской Империи или сделать из них исключение, в том числе и в вопросе сложения с себя полномочий, передачи власти или определения порядка престолонаследования. Установленное одним Государем — может быть изменено другим. Что один Государь, Император установил, другой может изменить. Так, к примеру, Великий Князь и Государь Всея Руси Иоанн Васильевич Великий в 1498 году венчал своего внука Димитрия Иоанновича как наследника и соправителя Русского Государства, хотя по традиции, установленной со времен Великого Князя Димитрия Донского, престол должен был принять сын Великого Князя Иоанна Васильевича Василий Иоаннович, что впоследствии в 1502 году  и произошло, также  по решению Великого Князя. Царь Петр I установил в 1722 году Закон о престолонаследии, также отменяющий установление Великого Князя Димитрия Донского о передаче престола старшему сыну и определил, что наследника назначает правящий Император. Император Павел I вначале своего Царствования в 1797 году в Акте о Престолонаследии вернулся к установлениям Великого Князя Димитрия Донского. Конечно, все эти изменения законов и исключения из них совершались совсем в другой обстановке, чем та, которая была в заблокированном Императорском поезде 1-2 марта 1917 года в Пскове. Поэтому автор правильно цитирует слова князя Жевахова и епископ Арсения Жадановского, прекрасно понимавших, что для верных Николай II остается Царем, тем более, что Великий Князь Михаил так и не принял переданный ему престол. Передавая престол брату Великому Князю Михаилу, Император Николай II делал исключение из законов Российской Империи, но не отменял их. В соответствии с этими законами, сын Великого Князя Михаила, Георгий, рожденный вне брака, не мог наследовать отцу,  поэтому Наследником по-прежнему оставался Царевич Алексей.

Отказ Великого Князя Михаила от принятия Престола (постоянный или временный), на который он имел полное право, тем не менее лишал его Царских полномочий: он не имел права изменять Законы Российской Империи и делать какие-либо исключения из них, например, не мог передать власть Временному Правительству. То есть, до осуществления законного перехода власти Императором по-прежнему оставался Николай II, поэтому слова составленного В. Набоковым «Манифеста Великого Князя Михаила» от 3 марта 1917 года о передаче власти над Россией Временному Правительству не имели никакой силы. Это понимала большая часть Российского образованного общества. Святой Патриарх Тихон совершал в июле 1918 года отпевание Царя как действующего Императора.     

Все обстоятельства, относящиеся к описываемым автором в этой главе  событиям, свидетельствуют о глубоком грехопадении российского общества, и прежде всего, правящей военной и духовной элиты. В открытом предательстве и клятвопреступлении повинны генерал-адъютанты Императора и командующие фронтами, прежде всего, начальник Генерального штаба Михаил Алексеев, командующий Северо-Западным фронтом генерал Николай Рузский, генерал-адъютант Алексей Брусилов, генерал Алексей Эверт, Великий Князь Николай Николаевич и другие. Несомненно, то, что происходило 2 марта в Пскове вокруг Императора, никоим образом не может считаться законной передачей власти. Переворот готовился заранее, в его участии принимали самые различные силы; свержение Самодержавия в России готовили несколько «колонн»: боевики социал-демократических партий большевиков  и меньшевиков, эсеры-террористы, революционная группа Керенского, «прогрессивный блок» во главе с Милюковым и Гучковым, руководители Земских Союзов России во главе с Георгием Львовым, и многие другие представители российских элит. Предательство свило себе гнезда в самом близком окружении Государя, Самодержцу все труднее было находить верных людей, способных занимать высокие государственные должности. Существующая правящая элита была разложена принадлежностью к масонству, а тем, кто был верен Богу, Царю и Отечеству, «наверх» пробиться было сложно.

Первой откровенной попыткой свержения Самодержавия в Царствование Николая II была организация поражения России в японо-русской войне и напрямую связанные с этим революционные действия. Министр финансов Сергей Витте во многом способствовал недостаточной подготовленности страны к этой войне, военная верхушка во главе с генералом Алексеем Куропаткиным всячески препятствовала победе России в войне. Впоследствии Витте, пользуясь полученными от Государя полномочиями, безосновательно отдал Японии пол-Сахалина, хотя японцы готовы были подписать мир и без этого, то есть, по существу «вничью». Однако тогда, в 1905 году, попытка государственного переворота не удалась – в целом армия и народ остались верны Государю.

Повеления Императора открыто не исполнялись задолго до 1917 года. Царь неоднократно повелевал генералу Куропаткину разгромить японцев, однако тот  приложил все усилия, чтобы мастерски создавать видимость борьбы с японцами, но не победить их.

Ближайшее Царское окружение, которому Государем было запрещено преследовать Друга Царской Семьи, крестьянина Григория Ефимовича Распутина-Нового, не просто преследовало его, но и соучаствовало в его убийстве.

Начальнику Генерального Штаба Гурко Государь неоднократно еще в конце 1916 года указывал на необходимость заменить части, стоявшие в Петрограде, с запасных на гвардейские, но под разными предлогами этот приказ не выполнялся и так и не был выполнен. Подобные примеры не единичны.  

Автор подробно и четко расписывает то, как в 1917 году военное руководство в Петербурге и руководители генштабов и фронтов блокировали все попытки Государя подавить февральский мятеж, по сути, отказываясь бороться со смутой. К 28 февраля мятежниками был захвачен Петроград и  контролировались министерства, в том числе и железнодорожное сообщение. Ко 2 марта в их руках оказалась и вторая столица, Москва. Фактически, Государь, находившийся 1-2 марта под арестом в своем поезде в Пскове, лишенный не только связи с семьей, но и возможности командовать войсками, был поставлен в безвыходное положение. С юридической точки зрения, в такой ситуации даже совершенно правильно оформленный манифест не мог считаться свободным волеизъявлением Государя, а посему и для русского народа, для нас, не может считаться законным отречением. Попытки масонских заговорщиков заставить Государя подписать составленный ими текст никоим образом не могут считаться в этой ситуации законными для русского народа.

К тому же, по законам Российской Империи процедура передачи власти была регламентирована и должна быть точно и неукоснительно соблюдена. Даже квартиру мы не можем передать другому лицу, не оформив надлежащим образом договор и не зарегистрировав переход права собственности в государственных органах, что же говорить о передаче правления всей державой Российской, со всем движимым и недвижимым имуществом.

Уже тогда все окружение Императора и армия прекрасно понимали, что отречение за Наследника, Цесаревича Алексея, которому в тот момент было 13 лет, не соответствует законам Российской Империи и должно быть особо оговорено в Царском манифесте. Документ, свидетельствующий о сложении Государем своих полномочий и передаче их Наследнику престола, должен называться Манифестом и обладать всеми необходимыми в этой ситуации реквизитами. По законам Российской Империи любой манифест Императора вступал в силу только тогда, когда он был оглашен и утвержден в Сенате и опубликован в правительственной газете по поручению Императора, а никак не в «Известиях совета рабочих депутатов» по поручению неизвестных лиц. Только после публикации манифеста Императора то лицо, которому передавалось правление, могло бы высказывать свое мнение о возможности принятия или отклонения принятия престола. Одновременная же публикация двух документов: якобы подписанного Государем манифеста и, так называемого, отказа («четырехвостки») от принятия престола Великим Князем Михаилом, является юридической бессмыслицей, не влекущей за собой никаких последствий как противоречившая Российским законам. Поэтому можно твердо и уверенно сказать, что независимо от того, была ли или не была подписана Императором 2 марта в Пскове какая-то бумага об отречении, фактически в России происходило именно свержение Самодержавной власти, беззаконное  действие, осуществленное преступниками, нарушившими и воинскую, и гражданскую присягу.

Однако, именно поэтому необходимо очень точно определить, что произошло в эти дни с позиции Государя и что же сделал сам Государь.

Безусловно, никакой инициативы в отречении со стороны Императора не было, и поэтому широко известная и распространенная легенда (о слабости и безволии Царя, страхе перед народным негодованием, заставившим  его добровольно отречься) является просто большевистской фальшивкой, не имеющей ничего общего с фактами (и Петр Мультатули это блестяще доказывает). Но и представлять Императора в данной ситуации беспомощной жертвой обстоятельств, не имевшей никакого выбора, мы тоже не имеем права.

Мы знаем, что Император Николай II был человеком сильной воли, острого ума и большой духовной силы. Поэтому, несмотря на внезапность и страшную тяжесть ситуации (нравственную, духовную тяжесть, именно об этом слова об измене, трусости и обмане), Государь имел возможность взвесить все возможные последствия и, исполняя свое Царское служение, принял сознательное, ответственное решение о своем отходе от власти. Сам он это свое решение называл отречением, и этим же словом это решение называли и самые близкие ему люди: мать, Императрица Мария Федоровна, и жена, Императрица Александра Федоровна. И как бы двусмысленно это слово не звучало, мы должны его принять.

Для Государя как человека наиболее важным в жизни было его Царское служение, он ощущал себя Хозяином земли Русской, а не временщиком, и все его поступки как государственного деятеля определяло его ощущение глубочайшей ответственности перед Богом за сохранение и укрепление Самодержавной России, чтобы, когда придет час, передать ее Наследнику Цесаревичу еще более сильной и крепкой, чем он сам получил от своего отца. И даже оказавшись перед лицом позорного предательства своих генералов и депутатов Госдумы он прежде всего думал о России.

Безусловно, Россию Государь видел только Самодержавной, и ни о каком отступлении от этого государственного устройства речи не могло быть. Что же было наиболее важным для России в тот момент? Прежде всего — успешное продолжение боевых действий и спокойствие и стабильность в тылу. Стабильность в той мере, в какой она была возможна. Любое нарушение еще существовавшего равновесия (хотя уже и расшатанного провокаторами и предателями, организовавшими беспорядки в Петрограде) могло повлечь за собой стремительное наступление еще достаточно сильной германской армии на Петроград, до которого от Риги было недалеко, а вслед за этим — еще большие беспорядки и гражданскую войну на территории России.

В этой ситуации мог ли Государь предпринять какие-то активные действия, как-то активно сопротивляться заговорщикам? Стрелять в генерала Рузского? Обратиться за помощью к войскам? В защиту Государя была готова выступить гвардия, возможно, и многие другие командиры дивизий и полков, но между ними и Императором стояло высшее армейское руководство, которое было на стороне мятежа. Он был окружен придворными, в верности которых он не мог быть уверен, по существу, заблокирован, пленен. Обе столицы и железные дороги были уже в руках мятежников. Высока степень вероятности, что при попытке освободиться из-под «опеки» Рузского и Алексеева Государь был бы убит (и, как мы знаем, такой вариант заговорщики также предусматривали). Естественно, прямым следствием этого было бы немедленная дестабилизация ситуации в стране, наступление немцев, начало гражданской войны, которую заговорщики были бы уже не в силах остановить. Государь не имел права рисковать своей жизнью. Впрочем, даже если бы Государю удалось связаться с верной присяге воинской частью и начать вооруженные действия, по сути, эти действия у линии фронта также были бы сигналом к началу гражданской войны, которая означала бы немедленное поражение России в войне и скорое полное разрушение страны, в которой уже не было бы Искупителя Царя-мученика Николая II.

В этой ситуации единственной возможностью попытаться сохранить российское государственное устройство  и стабильность была передача престола брату Михаилу, так как Наследника Цесаревича Алексея изменники-революционеры постарались бы  физически устранить, «залечив» или отказав ему в правильной медицинской помощи.

В начале марта 1917 года еще оставалась надежда, что народ вразумится, придет с покаянием к Царю и попросит его вернуться на трон. И этот исход в сентябре-октябре 1917 г. был вполне вероятен: если бы Керенский со своими подручными остался во главе Временного правительства еще полгода или год, их бездарность и лживость стала бы всем очевидна, и русский народ мог одуматься и с покаянием просить Царя вернуться на Царство. Именно поэтому, выполняя указания своих масонских хозяев с Запада, Керенского сменили большевики, люди, стремившиеся к безграничной власти любым путем, через любую кровь, через открытый массовый террор и геноцид русского народа.

Редакция не может согласиться с утверждением автора о том, что Государь лишь после 2 марта увидел Волю Божию в том, что происходит, и не стал противиться обнародованию своего якобы не бывшего на самом деле отречения.  Ни в одном из воспоминаний ни одного из близких к Государю людей мы не встречаем ни одного упоминания, ни одного намека на такой ход событий.

Напротив, из дневниковых записей и воспоминаний как самого Государя, так и его близких (приведенных ниже), видевших его вскоре после страшных и трагических событий 1-2 марта, следует, что Государь увидел и мужественно, с невероятной стойкостью принял Волю Божию об удалении от престола, об оставлении власти ради сохранения страны. В подлинности дневниковых записей Императора Николая II и Императрицы Марии Федоровны нет оснований сомневаться (подробней об этом указано в примечании на странице 24). Перечитаем эти краткие записи.

«Дневники Государя 2-12 марта.

1-го марта. Среда

Ночью повернули с М. Вишеры назад, т. к. Любань и Тосно оказались занятыми восставшими. Поехали на Валдай, Дно и Псков, где остановился на ночь. Видел Рузского. Он, [Юрий] Данилов и [Сергей] Саввич [генералы штаба Северного фронта] обедали. Гатчина и Луга тоже оказались занятыми. Стыд и позор! Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства всё время там! Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам Господь!

2-го марта. Четверг

Утром пришёл Рузский и прочёл свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, т. к. с ним борется соц[иал]-дем[ократическая] партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 2½ ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с кот[орыми] я переговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость и обман!

3-го марта. Пятница

Спал долго и крепко. Проснулся далеко за Двинском. День стоял солнечный и морозный. Говорил со своими о вчерашнем дне. Читал много о Юлии Цезаре. В 8.20 прибыл в Могилёв. Все чины штаба были на платформе. Принял Алексеева в вагоне. В 9½ перебрался в дом. Алексеев пришёл с последними известиями от Родзянко. Оказывается, Миша отрекся. Его манифест кончается четырехвосткой для выборов через 6 месяцев Учредительного Собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость! В Петрограде беспорядки прекратились — лишь бы так продолжалось дальше.

4-го марта. Суббота

Спал хорошо. В 10 ч. пришёл добрый Алек [Принц Александр Петрович Ольденбургский] . Затем пошёл к докладу. К 12 час.поехал на платформу встретить дорогую мам'а, прибывшую из Киева. Повёз её к себе и завтракал с нею и нашими. Долго сидели и разговаривали. Сегодня, наконец, получил две телеграммы от дорогой Аликс. Погулял. Погода была отвратительная — холод и метель. После чая принял Алексеева и Фредерикса. К 8 час.поехал к обеду к мам'а и просидел с нею до 11 ч.

8-го марта. Среда

Последний день в Могилёве. В 10 ч. подписал прощальный приказ по армиям. В 10½ ч. пошёл в дом дежурства, где простился ссо всеми чинами штаба и управлений. Дома прощался с офицерами и казаками конвоя и Сводного полка — сердце у меня чуть не разорвалось! В 12 час.приехал к мам'а в вагон, позавтракал с ней и её свитой и остался сидеть с ней до 4½ час. Простился с ней, Сандро[Великий Князь Александр Михайлович], Сергеем [Великий Князь Сергей Михайлович], Борисом [Великий Князь Борис Владимирович] и Алеком [Принц Александр Петрович Ольденбургский]. Бедного Нилова не пустили со мною. В 4.45 уехал из Могилёва, трогательная толпа людей провожала. 4 члена Думы сопутствуют в моем поезде!

Поехал на Оршу и Витебск. Погода морозная и ветреная. Тяжело, больно и тоскливо.

9-го марта. Четверг

Скоро и благополучно прибыл в Царское Село — в 11ч. Но, Боже, какая разница, на улице и кругом дворца, внутри парка часовые, а внутри подъезда какие-то прапорщики! Пошёл наверх и там увидел душку Аликс и дорогих детей. Она выглядела бодрой и здоровой, а они все лежали в темной комнате. Но самочувствие у всех хорошее, кроме Марии, у кот[орой] корь недавно началась. Завтракали и обедали в игральной у Алексея. Видел доброгоБенкендорфа. Погулял с Валей Долг.[оруковым] и поработал с ним в садике, т. к. дальше выходить нельзя! После чая раскладывал вещи. Вечером обошли всех жильцов на той стороне и застали всех вместе».

«Дневниковые записи Императрицы Марии Федоровны.

3 марта. Пятница.  Могилев. Ставка.

Спала плохо. Находилась в сильном душевном волнении. Поднялась в начале 8-го утра. В 9 ¼ пришел Сандро с внушающими ужас известиями ­—  как будто Н[ики] отрекся в пользу М[иши]. Я в полном отчаянии! Подумать только, стоило ли жить, чтобы когда-нибудь пережить такой кошмар! Он (Сандро) предложил поехать к нему (Ники) и я сразу согласилась. Видела Свечина , а также моего Киру [Кирилл Анатольевич Нарышкин, флигель-адъютант, генерал-майор свиты ЕИВ], который прибыл из Петерб[урга], где на улицах стреляют. Долгор[уков] также прибыл оттуда сегодня утром и рассказывал о своих впечатлениях. Бедняга Штакельберг [начальник военно-лечебных заведений, генерал-лейтенант, граф] также убит в своей комнате. Какая жестокость! Навестила Беби [Великая Княгиня Ольга Александровна] в надежде, что она тоже поедет с нами, но она еще не выздоровела. Я нахожусь от всего в полном отчаянии! Мы попрощались в 8 часов. Поехала даже не на своем собственном поезде, который в настоящий момент находится в Петерб[урге].

4 марта. Суббота.

Спала плохо, хотя постель была удобная. Слишком много волнений. В 12 часов прибыла в Ставку, в Могилев, в страшную стужу и ураган. Дорогой Ники встретил меня на станции. Горестное свидание! Мы отправились вместе  его дом, где был накрыт обед вместе со всеми.  Там также был Фредерикс, Сер[гей] М[ихайлович], Сандро, который приехал со мной, Граббе [ А.Н.Граббе, Начальник собств. ЕИВ Конвоя, граф, ген-майор], Кира, Долгоруков, Воейков [ В.Н.Воейков, генерал-майор свиты ЕИВ, флигель-адъютант], А.Лехтенбергский , Ежов [М.Г.Ежов, инспектор Императорских поездов]и доктор Федоров. После обеда бедный Ники рассказал о всех трагических событиях, случившихся за два дня. Сначала пришла телеграмма от Родзянко, в которой говорилось, что он должен взять ситуацию с Думой в свои руки, чтобы поддержать порядок и остановить революцию, затем — чтобы спасти страну — предложил образовать новое правительство и Ники [невероятно!] отречься от престола в пользу своего сына. Но Ники, естественно, не мог расстаться с сыном и передал трон Мише! Все генералы телеграфировали ему и советовали то же самое, и он наконец сдался и подписал манифест. Ники был неслыханно спокоен и величественен в этом ужасно унизительном положении. Меня как будто оглушили. Я ничего не могу понять! Возвратилась в 4 часа, разговаривали с Граббе. Он был в отчаянии и плакал. Ники пришел в 8 часов ко мне на ужин. Также был Мордвинов. Бедняга Ники открыл мне свое кровоточащее сердце, и мы оба плакали. Он оставался до 11 часов [неразборчиво] — прибытие в Могилев.

5 марта. Воскресенье.

Была в церкви, где встретилась с моим Ники, молилась сначала за Россию, затем за него, за себя, за всю семью.

..........

Ники был чрезвычайно спокоен. Все те страдания, которые он испытывает, выше всякого понимания!  Я возвратилась обратно в 4 часа. Фредерикса хотят арестовать, поэтому он хочет ехать в Крым! Настоящая беспричинная подлость лишь из-за его титула. Мы попрощались. Он настоящий рыцарь.

6 марта. Понедельник.

.... На сердце ужасно тяжело — что еще может произойти? Господи, помоги нам! Какая жестокость!  За все происшедшее очень стыдно. Главное, чтобы все это не повлияло на ход войны, иначе все будет потеряно! К ужину пришел Ники. Оставался у меня до 11 часов. Мы узнали, что по дороге арестовали беднягу Фредерикса. Он, к сожалению, был очень неосторожен и отправил шифрованную телеграмму о том, что едет в Петерб[ург]. Как глупо и как жаль! Прямо на глазах у Ники над Гор[одской] думой вывесили два огромных красных флага!»

9 марта. Четверг.

.... Господи, помоги нам и защити моего бедного Ники! К чаю пришли Борис [Великий Князь Борис Владимирович] и Сергей [Великий Князь Сергей Михайлович]. Они все присягнули новому правительству. Как же все это отвратительно! ....

Императрица Мария Федоровна жила 2 года на Южном берегу Крыма, с 1917 по 1919 годы. Потом вынуждена была эмигрировать на свою первую Родину, в Данию, бывала и в Англии, встречалась со многими людьми. Нигде не упоминала о том, что сам факт отречения Государя Императора Николая II от престола был фальсифицирован заговорщиками-генералами и депутатами-руководителями Государственной Думы.

На слова Государя о своем отречении и передаче престола брату Михаилу ссылается в своих воспоминаниях и протоиерей Афанасий (Беляев), служивший Пасхальную литургию 1917 года, исповедовавший Государя и беседовавший с ним. (А.Н. Боханов, «Исторический архив» 1993 г., №1) Память могла исказить конкретные формулировки, но  общий смысл вряд ли.

Это же касается и прощания Царя с войсками, самого факта этого прощания, который несомненен. Как справедливо пишет Андрей Мановцев: “Он бы не стал притворяться, подыгрывая тем, кто лишил его власти. Люди, близко знавшие Императора, знали его правдивость и, в противоречие с расхожим мнением, отсутствие пресловутой «слабости». Они должны были прекрасно понимать, что если Царь не пойдет на какое-либо согласие, а будет лишь «подставлен» невозможностью опровергнуть подложные документы, то станет для них крайне опасной личностью – через тот моральный капитал, которым будет внутренне тогда обеспечен. Александр Гучков признавался перед смертью, что в случае отказа Императора отречься от престола планировалось просто его убить. Нет сомнения, что так бы и сделали” (Отречение Николая II:Миф или реальность? http://www.taday.ru/text/926879.html)

О годовщине отречения пишет в своем дневнике Императрица Александра Федоровна в Тобольске, в марте 1918 года.

Как же относиться к ныне известному нам и, скорее всего, сфальсифицированному акту об отречении, ко всему фарсу, разыгранному заговорщиками? Мы не знаем, и вряд ли узнаем достоверно, в какую форму облек Государь свое твердое внутреннее решение. Главное – само решение, готовность к оставлению престола, также как это сделал в свое время Царь Иоанн Васильевич Грозный, оставивший Москву и отошедший в 1564 году в Александровскую слободу. Но это решение, это действие было осознанной жертвой Государя ради восстановления спокойствия, ради спасения страны. Можем ли мы считать эту жертву напрасной?

Государь в своем дневнике 3 марта 1917 года пишет: «В Петрограде беспорядки прекратились – лишь бы так продолжалось дальше».

Весь последующий год Царственная Семья внимательно следила за событиями в стране, ходом войны, продолжая молиться и надеяться, что Господь не допустит разрушения страны.

Через год большевики, которые использовали трудности войны как рычаг для захвата власти, заключили позорный Брестский мир, против которого возражали практически все политические силы, от левых до правых. Воспитатель Царских детей Пьер Жильяр говорил следователю Н. Соколову: «Этим договором [Брестским, 1918 года] Его Величество был подавлен как тяжким горем». Пьер Жильяр сообщал Соколову и о своих разговорах с Государыней: «В связи с Брестским договором Государыня однажды выразила сожаление, что даже отречение Государя от престола не принесло никакой пользы для России. … оказалась бесполезною жертва, которую принес Государь, чтобы избежать внутренней, междоусобной войны во время войны против немцев» («Дневники», стр. 294). 

Но жертва Государя не была напрасна. Если бы широкомасштабная гражданская война и, как следствие, оккупация сильной ещё тогда Германией европейской части России произошли еще весной 1917 года, последствия для России и русского народа могли быть гораздо тяжелее.

Государь в этой гражданской войне повинен не был.

Еще раз подчеркнем – большую гражданскую войну развязали большевики, которые иначе, как с помощью большой крови — массового террора и обмана народа, удержаться у власти не могли. Принятый ими подлый и предательский Брестский мир с противником потряс всю Россию и окончательно расколол Российское общество, став одним из спусковых крючков большой гражданской войны, когда немцы к июню 1918 года заняли треть европейской России от Нарвы до Ростова на Дону. Надо сказать, что, по крайней мере, вначале, руководили другими сторонами гражданской войны те же февралисты: представители армейской верхушки генералы-предатели Алексеев и Корнилов, самарский эсеровский КомУч (Комитет Учредительного собрания), а также действовал чехословацкий корпус, руководимый Антантой, поддержаные немцами украинские националисты и другие.

В белом движении участвовали и монархисты (вспомним генералов Келлера, Дитерихса, Маркова, подполковника Каппеля). Впервые монархический лозунг появился в 1922 году на Дальнем Востоке, на знамени Земского ополчения генерала Дитерихса, это стало одним из первых актов покаяния русского народа в грехе свержения Императора и попустительства Цареубийства. Голод, разрушение страны, гибель более 10 миллионов человек лежит тяжким бременем на революционерах всех мастей, но не на Государе, который сделал все, чтобы ее не допустить. Вначале — жестко старался подавить беспорядки в Петрограде, а потом, когда встретился с прямым неподчинением и всецелым предательством высших слоев — ушел. Это был сильный поступок, поступок сильного человека, поступок любви к своему народу.

Его свергали — а он, видя такое отступничество, ушел добровольно.

Как всякий истинный православный христианин, а тем более Помазанник Божий, Царь Николай II искренне с нелицемерно стремился всю свою жизнь уподобить жизни Спасителя нашего Иисуса Христа. И в духовном смысле, этот его шаг был безусловно искупительным подвигом, искупительной жертвой, принесенной ради спасения Отечества и русского народа.

Он и его супруга, и дети были полностью неповинны в нарушении клятв русского народа — Соборного решения 1613 года об обретении Царя Михаила Романова, и присяги на верность Царю Николаю II, принесенной при его восшествии на престол в 1894 году. И как невиновный в этом грехе, Государь своей жертвой мог искупить грех измены и клятвопреступления русского народа.

Нельзя сказать, что эта измена произошла «вдруг», внезапно, в феврале 1917 года. Уже в XVII веке в обществе были сознательно изменившие Соборному решению, их количество и роль, влияние в обществе, к сожалению, росло век от века. Первыми на этом пути были некоторые старообрядцы, проклинавшие Царя (и его потомков) и Российскую Православную Церковь за «преступления против веры», а позднее в значительной своей части старообрядцев-беспоповцев впитавшие в себя различные ереси и сами далеко ушедшие от от православной веры. К XX веку старообрядчество, отношение к которому со стороны государства стало значительно мягче, было значительной силой, боровшейся и поддерживавшей борцов с Самодержавным устройством Российского государства. Следующим шагом стало масонство: от Новикова и Радищева при Императрице Екатерине Великой, из масонских лож выходили разрушители Российской государственности, придерживавшиеся разной тактики, но имевшие одну цель. Это и «Канальский цех» Петра Каховского в 1797 году, и заговор графа Петра Палена, организовавшего в 1801 году злодейское убийство благоверного Императора Павла I; из масонских лож выросли тайные общества клятвопреступников-декабристов, готовившие истребление всего Царствующего Дома; XIX век стал веком расцвета масонства и неустанного появления все новых и новых преступных групп, на совести которых многочисленные покушения на Царей из рода Романовых, кровавое убийство Императора Александра II. Вначале Герцен, затем «петрашевцы», «народовольцы» завоевывали все большее влияние в обществе и распространяли, подобно заразе, измену и клятвопреступление. Террористические организации росли и становились все более и более  открытыми: эсеры, «социал-демократы» — большевики и меньшевики... Только в Царствование Императора Николая II от их рук погибли более 20 тысяч верных Царю и России подданных. Нельзя забывать и о националистических движениях: польских, еврейских и других организациях.

В феврале 1917 года отступничество от Царя и Бога значительной части высших слоев русского общества, порожденное масонством, социализмом и другими западными идеями, привело к свержению Государя Императора с прародительского престола.

Если от присяги на верность себе Государь мог освободить русский народ своим отречением от престола в пользу брата Михаила, то от Соборной клятвы 1613 года на верность Царям и Наследникам из рода Романовых, нынешним и будущим, естественно, не мог. Не только ему давалась эта клятва. Он мог лишь искупить грех нарушения этой соборной клятвы своим мученическим подвигом.

Этот подвиг Царя Николая: подвиг мученика, страстотерпца был начат в блокированном Царском поезде в Пскове 2 марта 1917 года и завершен в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в Екатеринбурге в Ипатьевском доме; в этом и есть уподобление подвигу Господа нашего Иисуса Христа — от Его молитвы в Гефсиманском саду до Креста на Голгофе.

В определенной степени (хотя далеко не во всем) этот христианский подвиг сопоставим с подвигом первых прославленных русских святых, страстотерпцев и мучеников Князей Бориса и Глеба, отказавшихся от братоубийственной войны, от выступления против старшего брата, Великого Князя Святополка, принесших себя в жертву ради сохранения мира и спокойствия в Российской христианской Державе, ради недопущения междоусобной гражданской войны в начале XI века за девять столетий до описываемых событий [Л.Болотин  «Странствование по времени», стр.686].

Именно 2 марта 1917 года, в день подвига Государя, в день его добровольного отречения от престола при всеобщем предательстве фронтовых генералов, руководства Государственной Думы и других элит России, их клятвопреступления и отречения  от православного монарха — в это самое время в резиденции первых русских Царей и Великих Князей в селе Коломенском в Храме Вознесения Христова произошло чудесное явление Державной иконы Божией Матери: Царица Небесная приняла от Императора Николая II его Царскую корону, скипетр и державу.

Думал ли Государь о своем поступке 2 марта 1917 года как об искупительной жертве? Неизвестно. Но в своей телеграмме Председателю Государственной Думы в те дни он писал: «Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родимой Матушки-России». По прошествии почти ста лет с этих трагических событий мы не можем не видеть, что эта жертва была принесена и принята, а Россия, несмотря на страшные испытания, пока еще милостью Божией существует, в надежде на всецелое покаяние русского народа в грехе клятвопреступления и  измены Помазаннику Божьему Царю Николаю II, повлекшем за собой свержение Государя и Цареубийство. Только такое соборное покаяние может, по милости Божией и по молитвенному заступничеству святых Царственных мучеников, открыть путь к возрождению Святой Руси и русского народа. [https://mosvedi.ru/article/20432.html]

Причины крушения Монархии

Февральский переворот, совершенный кучкой заговорщиков, конечно, не мог быть воспринят в широкой массе русского народа как событие законное и желанное. В отличие от истеричной «пьяной» радости Петрограда, Россия в феврале 1917 г. хранила глубокое молчание. Все последующие сочинения со­ветской официальной историографии, что «крестьянство никак не отреагирова­ло» на свержение Царя, а значит, приветствовало это свержение, традиционно лживы. После февраля 1917 г. деревня и большая часть солдатской массы находи­лись в состоянии глубокого шока. Несмотря на то что народ смертельно устал от войны, что он был постоянно соблазняем различными радетелями за его, народа, счастье, тем не менее для огромной массы простых русских людей имя Царское было свято. Известие о том, что Царя больше нет, повергло народ в совершенное смятение. Чувство того, что народ опять обманули, не покидало простой люд. «Как же так, не спросясь народа, Помазанника Божия свергли?», — недоумевал один крестьянин. Когда-то Достоевский сказал: «Если Бога нет, то все позволе­но». Перефразируя его слова в применении к февралю 1917 г., можно сказать, что народ пришел к выводу, что если Царя нет, то все позволено. Появилась возмож­ность брать землю. Начались грабежи в деревнях, поджоги усадеб, дезертирство с фронта, убийства офицеров и так далее, но все равно народ в глубине своего сердца знал, что это неправильно, не по-Божески.

И все же говорить, что монархическое чувство охватывало весь народ, нель­зя. Долгие годы пропаганды врагов монархии, неразрешенность многих социаль­ных проблем, кровавая война, стремление крестьян к легкому разрешению зе­мельного вопроса путем простого передела чужой земли, наконец, вакханалия февральских дней, сделали свое дело. В народе произошло расслоение, которое самым пагубным образом влияло на народное монархическое самосознание. Тем не менее можно с уверенностью сказать, что если бы в 1917 г. простому народу предоставили выбор между республикой Керенского и Милюкова, совдепией Ле­нина и Троцкого или Православной Монархией, то народ в своем подавляющем большинстве выбрал бы последнюю. И дело здесь не в том, что народ был осоз­нанно за монархическую форму правления, он в своей массе даже не знал, что такое «форма правления», а в том, что народ не умел и не хотел жить по иному, кроме как под властью Православного Царя. То есть Самодержавие являлось формой русской демократии, насильственно уничтоженной в феврале 1917 г.

Но эта русская демократия, Самодержавие, предполагала неучастие народа в активной политической жизни страны. То есть народ сознательно устранялся, говоря словами Пушкина, «от сладкой участи оспаривать налоги, или мешать ца­рям друг с другом воевать», ибо ему, народу, как и поэту, были дороги иные права и иная свобода. Русский народ, осознанно и неосознанно, считал своим главным делом — «дело Божие», а не дело мирское. Говоря сегодняшним языком, русский народ всегда был верен своей исторической миссии, которая заключалась в спа­сении России на Страшном Суде, в стремлении жить по Христу и со Христом. «Святая Русь» была для народа не отвлеченным поэтическим названием, а руко­водством к действию. В этой связи понятия политической и личной свободы, столь важные для Запада, отходили у русского народа на второй план. Царство­вать — было делом Царя, народ мог ему только в этом помогать, исполняя его волю. «За народом мнение, за Царем — решение» — эта поговорка как нельзя лучше отражает суть русского народного восприятия.

Материалистическое, схоластическое представление о народе как только об особой социальной и этнической группе является поверхностным и крайне упрощенным. Любой народ, а в данном случае Русский Народ, есть понятие не только этническое, религиозное и культурное. Народ представляет собой еди­ный человеческий организм, и как в любом человеческом организме есть, соглас­но Православию, тело, душа и дух, так и народ имеет материальные и духовные свойства. У каждого народа есть свой взгляд на добро и зло, свое представление о правде и чести, об окружающем мире и отношении к нему. У народа есть со­весть, то есть возможность общаться с Богом и слышать Его внутренний глас в самом себе. И эта народная совесть играет в жизни нации не меньшую роль, чем все остальные материальные и культурные свойства. Когда же в народе, по тем или иным причинам, голос совести заглушается, то народ становится безсо­вестным, что в конце концов приводит его к перерождению и к гибели.

Для того чтобы подняться на защиту Царя и Родины, народ должен был услы­шать призыв самого Царя. Так было в 1812 г., когда манифест Императора Алек­сандра I призвал всю Русь восстать против «нашествия иноплеменных», так было и в 1905 г., когда Император Николай II в годину тяжкой и кровавой смуты об­ратился к народу с простыми и ясными словами: «Помогите мне, русские люди, одолеть крамолу!». Всякий раз народ русский, слыша глас Царский, призываю­щий его подняться на защиту Православного Царства, считал своим долгом на этот глас откликнуться. И всякий раз эта духовная смычка Царя и Народа спаса­ла Россию от бед.

Но в феврале 1917 г. не стало Царя. Причем не только конкретного Царя Ни­колая Александровича, но и вообще — русского природного Царя. Народ, в ос­новном крестьянский народ, пребывал в полной растерянности. В сознании народа это противоестественное состояние должно было скоро кончиться, и ис­тинный Царь должен был вновь воцариться на Престоле. Вопреки революцион­ной и большевистской лжи о равнодушии крестьянства в отношении судьбы свергнутого Государя крестьяне, в своей основной массе, ждали возвращения Царя и сочувствовали ему. Примеров этому мы увидим множество. Но, испыты­вая сочувствие к свергнутому Царю, народ ждал, что на это его призовут «госпо­да», и вот тогда-то народ поддержит их со всей силой.

Князь Н.Д. Жевахов вспоминал, что во время Февральского переворота он разговорился с двумя революционными солдатами, которые на поверку оказа­лись простыми русскими крестьянами, верующими в Бога и любящими Царя. На вопрос этих солдат, что же им теперь делать, Жевахов отвечал: «Идите в Думу и требуйте назад Царя, ибо без Царя не будет порядка, и враги передавят нас». Реплика одного из солдат на эти слова Жевахова чрезвычайно показательна: «Оно-то так, — сказал солдат, — да как бы нам зацепиться за кого-нибудь стар­шего, кто, значит, повел бы нас; а мы хоть и сейчас пойдем вызволять Царя и про­гоним нечистую силу»[100].

Крушение монархии в России не могло стать результатом только измены верхушки. В 1917 г. произошло грехопадение всего народа. Для того чтобы правильно понять события 2 марта, обратимся к далекому XVI столетию.

В начале зимы 1564 г. Царь Иоанн Грозный покинул Москву. Причиной этого отъезда стала постоянная и упорная борьба части боярства против самодержав­ной власти Царя. Дело дошло до того, что один из ближайших сподвижников Иоанна Грозного, князь Андрей Курбский, бежал в Литву и стал литовским вое­водой. Ропот и сопротивление боярства против самодержавной Царской власти  сковывали державную волю Царя. А царствовать не самодержавно Иоанн Васи­льевич не хотел, ибо считал ограничение Царской власти делом, противным Богу и вредным русскому государству. Покинув Москву, Царь остановился в Александ­ровской слободе. 3 января 1565 г. в столицу с двумя Царскими грамотами при­скакал гонец. В одной из них, врученной послом митрополиту Афанасию, Иоанн описывал все измены, мятежи и неустройства боярского правления, указывал на невозможность в таких условиях нести Царское служение и заявил, что «мы оставили государство и поехали, куда Богъ укажет нам путь».

Царь спрашивал: «Желаете ли над собой меня, Русского Православного Царя, Помазанника Бoжия, как символ и знак своего избранничества и своего служе­ния? Готовы подклониться под иго и бремя Богоустановленной власти, сослу­жить со мною, отринув личное честолюбие, жажду обогащения, междоусобицы и старые счеты?»

По словам В.О. Ключевского, это был один из наиболее драматических момен­тов русской истории. «Все замерло, — писал В.О. Ключевский, — столица мгновен­но прервала свои обычные занятия: лавки закрылись, приказы опустели, песни за­молкли». Странное, на первый взгляд, поведение Царя на самом деле обращалось к издавна сложившимся на Руси отношениям народа и власти. Когда первое оцепе­нение москвичей прошло, столица буквально взорвалась народными сходками. «Государь нас оставил, — вопил народ. — Мы гибнем. Кто будет нашим защитни­ком в войнах с иноплеменниками? Как могут быть овцы без пастыря?»

Духовенство, бояре, сановники, приказные люди, проливая слезы, требовали от митрополита, чтобы он умилостивил Иоанна, никого не жалея и ничего не страшась. Все говорили одно: «Пусть Царь укажет нам своих изменников: мы сами истребим их!»

Митрополит хотел немедленно ехать к Царю; но на общем совете положили, чтобы архипастырь оставался блюсти столицу, которая была в неописуемом смя­тении. Все дела пресеклись: суды, приказы, лавки, караульни опустели. В Алек­сандровскую слободу потянулся московский люд, бояре, купцы, мещане. К Царю отправилось все высшее духовенство.

Народ сделал свой выбор. Осознанно и недвусмысленно он выразил свобод­ное согласие «сослужить» с Царем в деле Божием — для созидания России как «Дома Пресвятой Богородицы», как хранительницы и защитницы спасительных истин Церкви. Иоанн понял это: 2 февраля он торжественно вернулся в Москву и приступил к обустройству страны.

Между событиями 1564 и 1917 г. лежит незримая связь. Перед первым Божи­им Помазанником существовал такой же вопрос, как и перед последним: хочет ли народ иметь над собой Богом установленную Самодержавную власть или нет?

Тогда, в 1564 г., народ встал на защиту Царя, и враги не смогли противостоять силе народной. Надо уяснить, что Самодержавный Царь может царствовать только тогда, когда есть православный верноподданный народ. Только при на­личии этой взаимной связи может существовать Православное Царство. В про­тивном случае, если эта связь обрывается, Православное Царство гибнет, оно не может существовать, и ни один Царь, каким бы сильным и волевым он ни был, не в состоянии ничего сделать. В пустоте Царь царствовать не может.

Хорошо писал об этом русский мыслитель И.А. Ильин: «Мы не смеем забы­вать исторических уроков: народ, не заслуживший законного Государя, не сумеет иметь его, не сумеет служить ему верою и правдою и предаст его в критическую минуту. Монархия не самый легкий и общедоступный вид государственности, а самый трудный, ибо душевно самый глубокий строй, духовно требующий от народа монархического правосознания. Республика есть правовой механизм, а Монархия есть правовой организм»[101].

В 1917 г. в России не стало православного верноподданного народа. От­дельные люди были — народа не было. «Кругом измена, трусость и обман» — это ведь не метафора, а очень точное обозначение того, что произошло в Рос­сии.

В 1917 г. народ остался равнодушным зрителем того, что происходило в Пско­ве. В 1564 г. народ требовал от Царя указать изменников, чтобы расправиться с ними, в 1917-м — народ сочувственно слушал этих изменников, требовавших расправы над Царем.

Отношение высшего духовенства Русской Православной Церкви к свержению Монархии

Накануне Февральской революции в церковных кругах была широко распро­странена привнесенная ложная теория, будто симфония Церкви и Царства явля­ется не благом для Русской Церкви, а, напротив, досадной помехой церковному строительству, будто опека над Церковью со стороны Самодержавного Царя есть насилие над свободой Духа, есть унижение Церкви. И хотя, конечно, большая часть духовенства была настроена монархически, в его среде все больше нарас­тали тенденции к умалению Самодержавной власти.

У части духовенства пропало понимание того, что по смыслу симфонии вла­сти те права, которыми Церковь пользуется в христианском государстве, нахо­дятся в неразрывной связи с обязанностями, которые Церковь имеет перед Са­модержавной Царской властью. Предоставление этих прав неизбежно сопряжено с контролем над их правильным употреблением с государственной точки зрения.

Начало февральских безпорядков не только не вызвало противодействия у правящих архиереев Русской Православной Церкви, но, наоборот, получило со стороны многих из них положительную оценку. Особенно пагубной оказалась позиция большей части Святейшего Синода.

19 февраля 1917 г. во всех церквах Российской Империи в первую неделю Ве­ликого поста совершался чин Торжества Православия. Гремела анафема всем царским врагам. Через несколько дней Святейший Синод откажется обратиться к народу с требованием прекратить безпорядки в Петрограде, останется полно­стью безучастным к судьбе свергнутого Государя.

26 февраля 1917 г. товарищ обер-прокурора Святейшего Синода князь Н.Д. Жевахов обратил­ся к митрополиту Киевскому Владимиру (Бого­явленскому) с просьбой поддержать монархию и осудить революционеров, обратившись к насе­лению с воззванием. Воззвание предполагалось расклеить по городу и зачитать с церковных ам­вонов. 27 февраля 1917 г., то есть в самый крити­ческий момент переворота, когда на сторону бун­товщиков перешел петроградский гарнизон, обер-прокурор Н.П. Раев предложил Святейше­му Синоду осудить революционное движение и заявить, что руководство мятежников состоит из «изменников, начиная с членов Государствен­ной Думы и кончая рабочими»[102].

Синод отклонил это предложение, ответив обер-прокурору, что еще неизвестно, откуда идет измена — сверху или снизу[103].

28 февраля 1917 г. революционные власти схва­тили и заключили в Петропавловскую крепость постоянного члена Святейшего Синода митрополита Петроградского и Ладожского Питирима (Окнова). Владыка Питирим накануне своего ареста заявил: «…Обще­ство утратило понимание религиозной сущности Самодержавия и стремилось под­чинить волю Монарха своей воле. Помазанник Божий есть орудие воли Божией, а эта воля не всегда угодна людям, но всегда полезна. Народовластие же всегда ги­бельно, ибо Богу было угодно постановить, чтобы не паства управляла пастырем, а пастырь паствой. Там, где этот принцип нарушается, наступают последствия гораз­до более горькие и опасные, чем все то, что признается ошибками или неправильны­ми действиями пастыря. Пастырь ответствен перед Богом, народовластие же всегда безответственно, есть грех, бунт против Божеских установлений».

2 марта 1917 г. Святейший Синод, собравшись на частное собрание, принял к сведению «просьбу» митрополита Питирима об отправлении его на покой и 6 марта ее удовлетворил. На самом деле эта «просьба» была принудительно вырва­на у владыки революционерами и не имела никакой юридической силы. Револю­ционные власти, зная монархические убеждения владыки, таким образом изго­няли его из жизни Церкви. Однако Синод даже не стал вникать в эти подробности. Решением Синода митрополит Питирим был выслан из Петрограда. Он преставился в Екатеринодаре в 1919 г.

В марте 1917 г. из Синода был изгнан другой монархист — святитель Макарий (Невский), митрополит Московский и Коломенский. Владыка Макарий не толь­ко почитал Царя и Царскую власть, но также об­личал его врагов, называя их врагами Правосла­вия.

«Царская власть дарована нам Господом, — говорил владыка. — Для Русского Народа Богъ на небе, Царь на земле. Это означало то, что как на небе один Богъ, один Вседержитель, одна власть, никому не подчиненная, никому не дающая от­чета, всем управляющая, так и на земле одна власть — Царская, она источник всякой власти в государстве».

Старец митрополит непрестанно умолял не поддаваться соблазнительным призывам против Царя, пророчески предупреждая о тех тяжелых последствиях, которые неизбежны при потере Самодержца.

После Февральского переворота владыка Ма­карий не был допущен на заседания Поместного Собора 1917–1918 гг.

Отправленный Синодом на покой, святитель Макарий подвизался в Николо­-Угрешском монастыре, а после его закрытия большевиками — в селе Котельники близ Люберец, где и скончался 1 марта 1926 года от воспаления легких. В 2000 г. на Архиерейском соборе Русской Православной Церкви митрополит Макарий был прославлен в лике святых.

4 марта 1917 г. состоялось торжественное заседание Святейшего Синода. Председательствующий на нем постоянный член Синода митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) представил нового обер-прокурора Временного пра­вительства В.Н. Львова. Из зала заседаний Синода по инициативе нового обер­прокурора было вынесено в архив Императорское кресло, которое в глазах иерархов являлось символом «цезарепапизма в Церкви Русской». Это кресло, по существу, Императорский трон, предназначалось исключительно Государю. Вы­носить этот трон из зала заседаний Львову помогал митрополит Владимир.

В августе 1918 г. митрополит Владимир был зверски убит в Киеве, возле своей резиденции в Киево-Печерской лавре. Принято считать, что это убийство было совершено большевиками. Но архиепископ РПЦЗ Аверкий (Таушев) писал: «Обыкновенно принято считать, что Киевский Митрополит Владимир пал жерт­вой большевиков. Но расследование показало, что большевики, как таковые, в этом злодеянии, собственно говоря, даже не принимали никакого участия. Уби­ли Митрополита распропагандированные большевиками бандиты, приглашен­ные для этой гнусной злодейской цели некоторыми монахами Киево-Печерской Лавры, тоже поддавшимися большевицкой пропаганде и злобно клеветавшими на своего Архипастыря, будто он „обирает“ Лавру, которая получает большие до­ходы от богомольцев».

Владыка был предан своей братией, которая помогала убийцам, указав им келью митропо­лита, и всячески злословя его. В 1992 г. Архие­рейский собор Русской Православной Церкви прославил митрополита Владимира (Богояв­ленского) в лике священномученика.

Февральский переворот радостно привет­ствовал постоянный член Святейшего Синода митрополит Новгородский и Старорусский Арсе­ний (Стадницкий). Выступая на заседании Сино­да 4 марта 1917 г. в присутствии революционного обер-прокурора, владыка Арсений произнес: «Гос­подин обер-прокурор говорит о свободе Церкви. Какой прекрасный дар! Свобода принесена с неба Спасителем нашим. Двести лет наша Православ­ная Церковь была в рабстве. Теперь даруется ей свобода. Боже, какой простор! Революция дала нам свободу от цезарепапизма».

Митрополит Арсений вскоре смог убедить­ся, какую «свободу» для Церкви принесла рево­люция. После прихода к власти большевиков, уже в 1919 г., он был арестован. За­тем последовали аресты в 1920 и 1922 гг. Владыку обвиняли в сокрытии церковных ценностей. Вплоть до 1924 г. он находился в заключении. Митрополит не успел освободиться, как немедленно был снова арестован и заключен в Бутырскую тюрьму. В стенах ОГПУ митрополита Арсения понуждали перейти в обновлен­чество. Митрополит Арсений сказал уговаривавшему его архиепископу Евдо­киму (Мещерскому), бывшему сослуживцу по Московской Академии: «Но ведь вы же знаете, что обновленчество беззаконно» и категорически отказался уйти в раскол. В 1927 г. митрополита Арсения сослали в Ташкент, где он и скончался в 1933 г. на руках своего духовного чада архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого).

Два постоянных члена Святейшего Синода и два будущих патриарха Москов­ских, архиепископ Литовский и Виленский Тихон (Беллавин) и архиепископ Финляндский и Выборгский Сергий (Страгородский), несмотря на то что до пе­реворота были известны своими либеральными взглядами, Февральский пере­ворот приняли весьма сдержанно. Однако никакого осуждения переворота, а также слов в защиту Царской власти и лично Государя в марте 1917 г. от этих иерархов не прозвучало.

Митрополит Тихон был избран на Поместном соборе 1917–1918 гг. патриар­хом Московским и всея России. После победы большевиков патриарх Тихон вступил на тяжкий путь мученичества и исповедничества. В июле 1918 г. патри­арх всенародно осудил убийство Императора Николая II, назвав это злодеяние «ужасным делом». Патриарх Тихон неоднократно арестовывался большевиками, которые требовали от него признать обновленческую церковь. Однако патриарх оставался верным Православию. Скончался патриарх Тихон 7 апреля 1925 г., оплакиваемый всем православным народом[104]. Святейший патриарх Тихон был прославлен в лике святых сначала Архиерейским собором РПЦЗ (1981), а затем и Архиерейским Собором РПЦ (1989).

Митрополит Сергий (Страгородский) вступил в сговор с Временным прави­тельством и был единственным из архиереев «Царского» Синода, кто вошел в но­вый Синод под руководством обер-прокурора Временного правительства масона Львова. В 1921 г. владыка Сергий был арестован, но вскоре выпущен на свободу. Сергий признал обновленческое Временное Церковное Управление и призвал это сделать всех остальных православных пастырей. С 1922 по 1923 г. архиепископ Сергий находился в обновленческом расколе. В 1923 г. прилюдно после Литургии принес патриарху Тихону покаяние, и был вновь принят в лоно патриаршей Церкви. С 1925 г. вла­дыка Сергий исполнял обязанности местоблюстителя Па­триаршего престола[105]. В 1927 г., в разгар страшных гонений, Сергий подписал так называемую декла­рацию, в которой выказывал свою полную лояль­ность советской власти. 22 июня 1941 г. митропо­лит Сергий, еще до обращения Сталина, обратился с речью к пастве, в которой благословил ее на борьбу с немецкими захватчиками. В 1943 г. ми­трополит Сергий был избран патриархом Мо­сковским и всея Руси, а в сентябре 1944 г. святей­ший скончался.

Постоянные члены Святейшего Синода архи­епископ Гродненский и Брестский Михаил (Ер­маков) и архиепископ Нижегородский и Арза­масскийИоаким (Левицкий) заняли в целом благосклонную позицию в отношении переворо­та. Владыка Иоаким призывал служить Времен­ному правительству «не за страх, а за совесть». Его жизнь закончилась трагиче­ски: в середине 1917 г. архиепископ Иоаким был повешен в Крыму неизвестными.

Член Святейшего Синода архиепископ Черниговский Василий (Богоявлен­ский) воспринял известие о свержении Государя нейтрально, вместе с другими членами Синода приветствовал Временное правительство. Тем не менее Времен­ное правительство отправило владыку на покой как не соответствующего «рево­люционному духу». В августе 1918 г. владыка Василий был убит большевиками. Причислен Русской Православной Церковью к лику священномучеников.

5 марта 1917 г. было отменено возглашение многолетия Царствующему Дому, 6 марта Синод принял решение служить молебен о новом правительстве, после чего также была установлена молитва о «благоверном Временном правитель­стве», внесены соответствующие изменения в богослужебные книги, в надписи на антиминсах, текст церковной присяги.

9 марта 1917 г. в послании Святейшего Синода «К верным чадам Православной Российской Церкви по поводу переживаемых ныне событий» был призыв дове­риться Временному правительству. При этом послание начиналось так: «Сверши­лась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да бла­гословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути».

Это послание было охарактеризовано профессором Петроградской духовной академии Б.В. Титлиновым как «послание, благословившее новую свободную Россию», а генералом А.И. Деникиным — как «санкционировавшее совершив­шийся переворот».

В тот же день, 9 марта, состоялось собрание владикавказского духовенства, по результатам которого обер-прокурору Святейшего Синода В.Н. Львову была направлена телеграмма от имени епископа Владикавказского и Моздокского Ма­кария (Павлова) и собрания духовенства Владикавказа. В телеграмме, в частно­сти, говорилось: «Приветствуем Вас, первого представителя народной воли на ответственном посту обер-прокурора Святейшего Синода, вполне уверенные, что при Вашем христиански-доброжелательном отношении Церковь Русская Православная под управлением богомудрых архипастырей выполнит свою свя­тую миссию укрепления в родной стране Света Христовой Истины и оздоровле­ния и процветания дорогого Отечества. Просим Вас заявить Временному прави­тельству о нашей полной готовности помогать ему верой и правдой в его тяжелых трудах по освобождению Родины от внешнего врага и по созиданию внутренней жизни на началах правды и добра». Примечательно, что сам новый обер-проку­рор В.Н. Львов (будущий активный обновленец) еще в ночь на 2 марта 1917 г. открыто заявил себя республиканцем и говорил о невозможности воссоздания монархического строя, «лучше которого смерть».

На страницах социалистической газеты послание было расценено как «тор­жественное признание синодом нового правительства». В первую очередь, Си­нод не пытался объяснять народу суть происшедших изменений в политическом устройстве страны, а стремился быстрее привести его к присяге Временному правительству. Иными словами, он стремился закрепить произошедший перево­рот и придать ему необратимый характер. Российское духовенство спокойно и достаточно легко пошло не только на изменение государственной присяги и на служение совершенно другой — светской, немиропомазанной власти, но и на на­рушение предыдущей своей присяги на верноподданство.

Духовенство Русской Православной Церкви приносило присягу несколько раз: первый раз, согласно Основным Законам, — всеобщую, по достижении две­надцатилетнего возраста, второй раз — перед посвящением в стихарь псаломщи­ка, третий — при производстве в дьяконский чин, четвертый — в иерейский чин. Отдельную, расширенную, присягу давали при производстве в архиерейство.

Новая присяга Временному правительству вызвала замешательство и расте­рянность среди православного народа. В письме, подписанном «православными христианами» и адресованном членам Святейшего Синода, православные обраща­лись с просьбой разрешить их разногласия относительно сакральности принятия государственных присяг. Если прежней присягой на верноподданство Царю, как якобы ничего не значащей (при том, что Император Николай II на­ходился под арестом), власти распоряжаются пре­небречь, то такое же легковесное отношение у на­рода будет и к новой присяге, приносимой на верность или новому Царю, или же Временному правительству. Православные писали, что их во­просы, как действовать в создавшейся обстановке, приходские священники оставляют без ответа, в результате среди паствы возникают ропот и раз­ногласия. Вследствие чего миряне решили обра­титься с вопросами непосредственно к членам Правительствующего Синода: «Как быть со ста­рой присягой и с той, которую принимать заста­вят? Какая присяга должна быть милее Богу, пер­вая, аль вторая». Синод оставил письмо без ответа.

9 марта 1917 г. фактически был отменен дер­жавный церковно-монархический лозунг «За Веру, Царя и Отечество». Спешно распорядившись при­вести паству к присяге новой власти и отказавшись

молитвенно поминать Царскую власть, Синод исключил одну из составляющих триединого девиза — «за Царя». Тем самым духовенством фактически была измене­на исторически сложившаяся государственно-монархическая идеология.

Реакция епископата Русской Православной Церкви не сильно отличалась от позиции Святейшего Синода. Большая часть епископов спешила отречься от свергнутого Государя и признать Временное правительство.

Тем ярче на фоне от­ступников сияют имена верных Царю и Богу.

5 марта 1917 г. епископ Сарапульский и Елабужский Амвросий (Гудко) в пе­реполненном молящимися соборе сказал проникновенную проповедь, испол­ненную чувством глубокой любви к Императору Николаю II и Императрице Александре Феодоровне. Уже 18 марта 1917 г. владыка был отправлен на покой решением Синода. 9 августа 1918 г. владыка Амвросий был расстрелян больше­виками. Причислен Русской Православной Церковью к лику святых в сонме Но­вомучеников и Исповедников Российских.

Епископ Тобольский и Сибирский Гермоген (Долганов) категорически от­казался приветствовать переворот. В качестве резолюции на постановлениях своего епархиального съезда писал: «Я не благословляю случившегося перево­рота, не праздную мнимой еще “пасхи” нашей многострадальной России и ис­страдавшегося душою духовенства и народа, не лобызаю туманное и “бурное” лицо “революции”, ни в дружбу и единение с нею не вступаю». Владыка Гермоген до конца сохранил свои монархические убеждения, призы­вал паству «сохранять верность вере отцов, не преклонять колена перед идолами революции и их современными жрецами, требующими от православных русских людей выветривания, искажения русской народной души космополитизмом, ин­тернационализмом, коммунизмом, открытым безбожием и скотским гнусным раз­вратом». В 1917 г., будучи епископом Тобольским, он делал все, чтобы облегчить жизнь находившейся в заключении в Тобольске Царской Семьи. В июне 1918 г. вла­дыка вместе с другими священнослужителями был утоплен большевиками в реке Туре. В августе 2000 г. Деянием Юбилейного Ос­вященного Архиерейского Собора Русской Пра­вославной Церкви его имя было внесено в Собор Новомучеников и Исповедников Российских для общецерковного почитания.

Архиепископ Кишиневский и Хотинский Анастасий (Грибановский) в кафедральном со­боре Кишинева заявил: «Пусть каждый из вас отречется от своих дел и отдастся на служение общему благу спасения Родины от внешнего врага, подобно Государю Императору, который из-за любви к России принес самую великую жертву, какую только можно принести, сложив с себя тяжкое бремя управления государством».

Впоследствии владыка Анастасий стал вид­ным архипастырем РПЦЗ и ее предстоятелем. В 1941 г. выражал надежду об освобождении Рос­сии Гитлером. Занимал крайне негативную пози­цию в отношении Московского патриархата. Ми­трополит Анастасий скончался в США в 1965 г.

Епископ Макарий (Гневушев), выступая в февральские дни 1917 г. в кафедральном соборе Нижнего Новгорода, говорил: «Стойте же, друзья, непреоборимой стеной вокруг Царского престола. Пусть и теперь, как во времена Козьмы Минина, князя Пожарского, протопопа Саввы, архимандрита Печерского монастыря и людей всех положений и сословий со­борный колокол созывает всю Русь под единый великий и святой стяг, на кото­ром огненными словами начертано: За Веру, Царя и Отечество!»

Владыка Макарий был расстрелян большевиками 4 сентября 1918 г. под Смо­ленском. Причислен Русской Православной Церковью к лику святых как Ново­мученик и Исповедник Российский.

Убежденным монархистом и защитником Самодержавия был председатель Рязанского отдела Союза Русского народа  архиепископ Старорусский Димитрий (Сперовский). Уже 13 марта 1917 г. революционные власти Рязани потребовали его немедленно­го удаления, «принимая во внимание его широкую агитационную черносотен­ную пропаганду во время богослужения». Большевики в 1920 г. арестовали вла­дыку, который резко выступал против изъятия церковных ценностей. После освобождения в 1922 г. губернский революционный трибунал вынес постановле­ние о его привлечении к уголовной ответственности, однако дело было отложе­но. В том же году был административно выслан в Архангельскую губернию. В 1923 г. епископ Димитрий скончался.

Еще одним архиереем-монархистом и мучеником за Веру был один из орга­низаторов монархического движения, друг  Григория Распутина-Нового епископ Исидор (Ко­локолов). Именно владыка Исидор отпевал Григория Распутина-Нового в Чесменской бога­дельне в присутствии Государыни и Великих Княжон. 8 марта 1917 г. епископ Исидор был уволен от управления Тюменским Свято-Троицким монастырем. В 1918 г. он был арестован ЧК в Вятке и зверски замучен (посажен на кол). Кле­ветнические обвинения до сих пор тяготеют над его именем, они мешают его прославлению.

С возмущением и глубокой скорбью воспринял свержение столь им люби­мого Государя епископ Камчатский и Петропавловский Нестор (Анисимов). В 1918 г. владыка пытался спасти Царскую Семью. Организовывал отряды вер­ных офицеров в Тобольск. Эмигрировал в Китай. После Второй мировой войны был арестован и вывезен в СССР, где был репрессирован. Освобожден в 1956 г. Скончался в 1962 г. в Москве.

С тяжелым сердцем встретил известие о свержении Государя архиепископ Астраханский и Царевский Митрофан (Краснопольский). В отличие от некото­рых своих собратий отказался приветствовать новые власти, не разрешил духо­венству совершать торжественные молебны в честь происходящих событий, не поставил своей подписи под приветственными телеграммами, посланными «пе­редовым» духовенством Временному правительству. 23 июня 1919 г. принял му­ченическую смерть во дворе астраханского ЧК. Причислен Русской Православ­ной Церковью к лику святых как священномученик.

Резко не поддержал Февральский переворот архиепископ Харьковский и Ахтырский Антоний (Храповицкий), будущий первоиерарх Русской Право­славной Церкви Заграницей.

С надеждой на скорое восстановление монархии выступил 4 марта 1917 г. епископ Пермский и Кунгурский Андроник (Никольский). Он сказал: «Среди грозных событий тяжкого времени, перед лицом стоящего у врат Отечества лю­того и коварного врага, совершилось событие величайшей важности и священ­ности. Боговенчанный Государь Император Николай II Александрович, в Своей неподкупной совести предавая Себя в Десницу Всевышнего Сердцеведца, сло­жил с главы Своей Царскую Корону, отрекшись от Царского Престола с переда­чей такового Своему Царственному Брату Великому Князю Михаилу Александ­ровичу. Да будет воля Всевышнего.

Но сегодня Телеграфное Агентство принесло телеграмму о том, что Великий Князь Михаил Александрович решил принять Верховную Власть в том лишь слу­чае, если такова будет воля всего великого народа нашего через всенародное го­лосование. Так, Божиим испытанием пока остаемся мы в междуцарствии. Ко всем тяготам переживаемого нами времени прибавилось это новое испытание. Особенно же по долгу Архиерейства и от беззаветной любви моей к дорогому Отечеству призываю всех от мала до велика с го­рячим и откровенным усердием устремиться на молитву ко Господу Богу о Его всесильной нам помощи среди создавшихся трудных обстоя­тельств. Будем умолять Его Всещедрого, да устроит Сам Он власть и мир в земле нашей. Да не оставит Он нас надолго без Царя, как детей без матери, а поможет Он нам, как триста лет на­зад нашим предкам, всем единодушно и вооду­шевленно получить родного Царя от Него Все­благого Промыслителя».

Епископ Тихвинский Алексий (Симанский), будущий святейший патриарх Алексий I, говорил в проповеди 5 марта 1917 г.: «С одной стороны, шла безпри­мерная в истории народов тяжелая война, а с другой — внутри совершалась не­слыханная измена со стороны тех, кто был призван Царем в качестве ближайших сотрудников в управлении государством. Постепенно воздвигалась между Ца­рем и народом все более и более плотная стена, которую намеренно строили те, кто желал скрывать от Царя нужды и вопли народные».

Однако в письмах своему духовнику владыка Алексий совсем по-другому оценивал свершившиеся события: «Настроение у меня убийственное; Господь да поможет бедной России и да изведет ее из бездны. У меня нет светлого взгляда на будущее»[106].

По свидетельствам очевидцев, уже будучи патриархом, святейший Алексий всегда имел при себе портрет Государя.

__________________

Увы, верных архиереев было немного: большинство приветствовало кровавый февраль. Многие из них, как мы можем предположить, искупили свои грехи мученической смертью, а иные окончательно отпали от Единой Святой Апостольской Церкви.

4 марта архиепископ Тамбовский и Шацкий Кирилл (Смирнов), заявил, что отпечатанный в газетах акт об отречении — это якобы тот «до­кумент, которым Царь Сам освобождает нас от присяги, данной на верное ему служение», а посе­му «освобожденные Самим Государем от присяги Ему, мы имеем в лице Временного Правитель­ства, Государственной Думой учрежденного, вполне законную власть», которой «должны теперь повиноваться, как повиновались не за страх, а за совесть Госуда­рю своему». В дальнейшем это объяснение неоднократно повторялось устно и пе­чатно, а многими и до сих пор используется для оправдания тяжкого февральского греха.

Впоследствии владыка Кирилл находился в жесткой оппозиции курсу митро­полита Сергия (Страгородского) и был расстрелян НКВД в 1937 г. Прославлен РПЦЗ и РПЦ в лике святых.

Открыто хулил имя Государя и Государыни епископ Енисейский и Краснояр­ский Никон (Бессонов). 12 марта 1917 г. он выступил на собрании кадетов. «Гос­пода, — сказал Никон, — я всегда уважал и уважаю английскую конституцион­ную монархию и считаю этот образ правления наилучшим, но не для нас, не для нашего государства. И поэтому я — за Российскую республику. Наши многие русские Монархи и особенно последний из них Николай II со своей Супругою Александрой так унизили, так посрамили, опозорили Монархизм, что о Монар­хе, даже конституционном, у нас и речи быть не может. В то время, как наши ге­рои проливали свою драгоценную кровь за Отчизну, в то время, как все мы стра­дали и работали во благо нашей Родины, Ирод упивался вином, а Иродиада бесновалась со своими Распутиными, Протопоповыми и другими пресмыкателя­ми и блудниками. Монарх и его Супруга изменили своему народу».

В июле 1917 г. Бессонов снимет с себя епископский сан и монашество, моти­вируя свой поступок тем, что епископский сан не удовлетворяет его религиоз­ным идеалам и мешает быть искренним христианином. 12 августа Синод офи­циально лишил Никона духовного сана, вернув его в мирское состояние. В том же году Бессонов обвенчался с бывшей ученицей подведомственного ему ду­ховного заведения. Однако брак ему счастья не принес: вскоре жена его была найдена мертвой с револьверной раной в груди. Как вспоминал будущий мит­рополит Евлогий (Георгиевский), Бессонов похоронил жену в Покровском жен­ском монастыре, положив покойнице на грудь свою панагию, а в ноги — кло­бук, отпечатав на траурной ленте наглую, богохульную надпись. Бессонов подрабатывал театральным критиком, не гнушался бульварных изданий, под­писывал свои рецензии «бывший епископ Никон — Микола Бессонов». Жизнь его была коротка и бесславна. В 1919 г. Бессонов умер от тифа. 

Епископ Омский и Павлодарский Сильвестр (Ольшевский) воспринял Фев­ральский переворот положительно. В обращении к народу 9 марта 1917 г. епи­скоп Сильвестр заявил: «Совершилось великое в нашем Отечестве. Волею Того, Кто возводит и низводит сильные со престол, твердыня Царской власти пала. Свобода возвращена народу».

На следующий день, 10 марта 1917 г., владыка утверждал, что «своим отрече­нием Император Николай II не только себя освободил, но и нас освободил от присяги ему. Наш долг повиноваться за совесть Временному правительству». Владыка служил панихиды по павшим «за свободу» положительно. Епископ Сильвестр был замучен большевиками в 1919 г. (его распяли на полу, а затем рас­каленным шипом пронзили сердце). В 2000 г. Архиерейский собор Русской Пра­вославной Церкви причислил святителя Сильвестра (Ольшевского) к лику Но­вомучеников и Исповедников Российских.

Открыто перешел на сторону предателей и архиепископ Пензенский и Саран­ский Владимир (Путята). «Мы живем с вами, — говорил он в марте 1917 г., — отцы и братия, в счастливую пору, когда над дорогой Родиной нашей взошла заря возрождения и обновления».

Предав Божиего Помазанника, Путята вскоре предал и Церковь. Он отказал­ся подчиняться административным распоряжениям Синода, стал самочинно управлять епархией. В 1918 г. судим Собором и лишен сана архиепископа, но оставлен в монашестве. В 20-е гг. Путята организовал обновленческую группу

«Новая народная церковь». После краткого присоединения к ВЦУ, Путята пере­шел к «григорианам». После этого митрополит Сергий (Страгородский) и Свя­щенный Синод объявили «монаха Владимира Путяту отпавшим от Святой Церк­ви и лишенным христианского погребения в случае нераскаянности». Скончался Владимир Путятав начале 1941 г., так и не раскаявшись в своих церковных пре­ступлениях и личных тяжких грехах.

Епископ Челябинский Серафим (Александров) свержение Монархии встре­тил восторженно. Он даже подал заявление в челябинский комитет партии на­родной свободы (кадетов) о своем желании стать ее членом, в чем ему было от­казано. После прихода к власти большевиков тесно с ними сотрудничал. Епископ Серафим даже имел прозвище «митрополит Лубянский». Тем не менее владыка был противником обновленцев, и в 1937 г. его расстреляли по постановлению тройки НКВД.

Епископ Владикавказский и Моздокский Макарий (Павлов) также горячо приветствовал свержение Монархии. «Волей Божьей, — говорил он, — наше Отечество вступило на новый путь исторической жизни и для управления об­ширною страною избрало Благоверное Временное правительство».

В конце августа 1922 г. епископ Макарий уклонился в обновленческий раскол. Вслед за своим епископом последовала большая часть духовенства Владикавказ­ской епархии.

Епископ Екатеринославский и Мариупольский Агапит (Вишневский) также приветствовал Февральский переворот. По его инициативе чрезвычайное собра­ние духовенства и мирян Екатеринославской епархии приняло резолюцию, в ко­торой указывалось: «Ввиду неуместности дальнейшего сбора на построение па­мятника в честь Дома Романовых, собрание постановило просить епархиальное начальство собранные на эту цель суммы обратить на постройку памятника ос­вобождения Русской Православной Церкви от государственного гнета».

Как и многие другие иерархи-отступники, владыка Агапит предал Церковь. В 1919 г. он возглавил самочинный Синод Украинской Православной Автоке­фальной Церкви, запретил поминовение за Богослужением патриарха Тихона. Впоследствии принес покаяние, вернулся к управлению Екатеринославской епархией. После установления на Украине советской власти был арестован, скончался в тюрьме от пыток, голода и тифа.

Епископ Полоцкий и Витебский Кирион (Садзегелли) 5 марта 1917 г. напра­вил телеграмму М.В. Родзянко со словами «Да здравствует Временное пр-во!». Тогда же, в марте 1917 г., епископ составил молитву за Временное правительство. После Февральского переворота он вернулся в Грузию. Скончался 26 июня 1918 г. в Марткопском св. Антония монастыре, торжественно погребен в Тифлисе.

Архиепископ Тверской и Кашинский Серафим (Чичагов) 7 марта 1917 г. заявил: «МилостиюБожиею народное восстание против старых, бедственных порядков в государстве, приведших Россию на край гибели, обошлось без многочисленных жертв, и Россия легко перешла к новому государственному строю. Русская револю­ция оказалась чуть ли не самой короткой и самой безкровной из всех революций, которые знает история. Поэтому долг и обязанность каждого православного граж­данина Русской земли всемерно и любовно поддерживать новую власть».

Владыка Серафим будет арестован в 1937 г. Тяжелобольной, он будет выне­сен из дома на носилках и доставлен в Таганскую тюрьму. 11 декабря 1937 г. ар­хиепископ Серафим (Чичагов) примет мученическую кончину: его расстреля­ли по постановлению тройки НКВД на Бутовском полигоне. В 1997 г. владыка был причислен Русской Православной Церковью к лику святых как священно­мученик.

Епископ Костромской и Галичский Евгений (Бережков) публично радовалсямученической кончине Григория Распутина-Нового. 6 марта 1917 г. ра­достно сообщал своей пастве: «Свершился великий переворот в Отечестве на­шем: пала Императорская власть. Таковы судьбы Промысла Божьего! Призываю духовенство епархии подчиниться и признать Временное правительство».

10 марта 1917 г., перед служением молебна, епископ Евгений в своей пропо­веди отождествил Самодержавие с «вековыми оковами», с падением которых исчезли-де все препятствия на пути шествия России «по пути к свободе, солнце которой во всем блеске засияло на Святой Руси». Через год пропал в безызвестности, по некоторым данным, арестован большевиками в 1918 году, а расстрелян в 1922 году в период активной борьбы большевиков с Церковью.

Великая радость по поводу переворота была высказана архиепископом Сим­бирским и Сызранским Вениамином (Муратовским), который 8 марта 1917 г. воздал «благодарение Богу» за свершившийся государственный переворот. В его речи, произнесенной в кафедральном соборе, Император Николай II был назван «негодным кормчим».

В 1922 г. архиепископ Вениамин уклонился в обновленческий раскол. В 1923 г. он дважды каялся перед патриархом Тихоном и дважды изменил Православной Церкви, переходя обратно в обновленчество. Муратовский был участником вто­рого обновленческого, так называемого «Всероссийского Поместного Священ­ного Собора» 1923 г., на котором он позорно подписал постановление Собора о лишении сана и монашества святейшего патриарха Тихона. 6 мая 1930 г. Мура­товский без покаяния скончался под Москвой на своей даче.

Клеветал на Царскую Россию и епископ Уфимский и Мензелинский Андрей (кн. Ухтомский). «Кончилась тяжкая, грешная эпоха, — вещал он в проповеди 12 марта 1917 г., — в жизни нашего народа. Теперь началась великая эпоха новой жизни, случилось нечто невероятное. Наступили дни чистой народной жизни, свободного народного труда, зажглась яркая звезда русского народного счастья. Самодержец погиб, и погиб безвозвратно».

28 августа 1925 г. архиепископ Андрей в молитвенном доме ашхабадской ста­рообрядческой общины принял миропомазание от старообрядцев, перейдя та­ким образом в раскол, за что 26 апреля 1926 г. патриаршим местоблюстителем Петром (Полянским), митрополитом Крутицким, запрещен в священнослуже­нии. Осенью 1927 г. бывший епископ арестован в Москве и выслан в Казахстан, в Кзыл-Орду. Вновь арестован 4 октября 1928 г. и препровожден в Ярославль, где в местном изоляторе отсидел в одиночной камере три года. 4 сентября 1937 г.

Ухтомский был расстрелян в Ярославской тюрьме по решению тройки Управле­ния НКВД Ярославской области.

Отступничество большого числа духовенства от Царя объясняется не его сознательным участием в заговоре против Монархии и лично против Госуда­ря, но в первую очередь теплохладностью, равнодушием к творящемуся в Рос­сии злу. Так, например, митрополит Вениамин (Федченков), на глазах которого толпа убила губернатора Твери, писал: «Я думал: вот теперь пойти и тоже сказать: не убивайте! Может быть, безполезно? А может быть, и нет? Но если и мне при­шлось бы получить приклад, все же я исполнил бы свой нравственный долг… Увы, ни я, никто другой не сделали этого… И с той поры я всегда чувствовал, что мы, духовенство, оказались не на высоте своей… Несущественно было, к какой политической группировке относился человек. Спаситель похвалил и самаряни­на, милосердно перевязавшего израненного разбойниками иудея, врага по вере… Думаю, в этот момент мы, представители благостного Евангелия, экзамена не вы­держали, ни старый протоиерей, ни молодые монахи... И потому должны были потом отстрадывать».

Отступничество духовенства от Царя, измена Божиему Помазаннику стали величайшей трагедией Русской Церкви.

В этих условиях Император Николай Александрович насильственно Цар­ствовать над народом, не желавшим больше признавать его своим Царем, — не мог.

В марте 1917 г. не Царь отрекся от своего народа, а народ отрекся от своего Царя, и за это получил «самозваных и жестоких правителей», о которых преду­преждал Иоанн Кронштадтский, правителей, заливших Россию кровью.

Суть подвига Николая II очень точно подметил архимандрит Константин (Зайцев): «Царь, оставаясь Русским Царем, не мог себя ограничить западной конституцией, не мог сделать этого не потому, что судорожно держался за свою власть, а потому что сама власть эта, по существу своему, не поддавалась ограничению. Ограничить ее — значило изменить не ее, а изменить ей. Рус­ский Царь не просто Царь-Помазанник, которому вручена Промыслом судь­ба великого народа. Он — тот единственный Царь на земле, которому вручена от Бога задача охранять Святую Церковь и нести высокое Царское послуша­ние до второго пришествия Христова. Русский Царь — тот, Богом поставлен­ный носитель земной власти, действием которого до времени сдерживается сила Врага»[107].

После издания «манифеста» об отречении у Императора было два выбора: призвать к гражданской войне или признать режим узурпаторов. Николай II не сде­лал ни того, ни другого. Он предпочел заточение и мученическую смерть, и даже гибель своей Семьи, участию в братоубийственной войне и беззако­нии. Царь, вслед за Спасителем, Которого нечистый дух соблазнял покло­ниться ему, обещая все блага мира, отвечал сатане: «Изыдиот Мене сатано:

писано бо есть: Господу Богу твоему поклонишися и тому единому послужи­ши» (Мф. 4, 10).

«Когда в силу страшных обстоятельств (“кругом измена, и трусость, и об­ман”) стало ясно, что он не может исполнять долг Царского служения по всем требованиям христианской совести, он безропотно, как Христос в Гефсима­нии, принял волю Божию о себе и России. Нам иногда кажется, что в актив­ности проявляется воля, характер человека. Но требуется несравненно боль­шее мужество, чтобы тот, кто “не напрасно носит меч”, принял повеление Божие “не противиться злому”, когда Богъ открывает, что иного пути нет. А политик, которым движет только инстинкт власти и жажда ее сохранить во что бы то ни стало, по природе очень слабый человек. Заслуга Государя Нико­лая II в том, что он осуществил смысл истории как тайны воли Божией», — пишет протоиерей Александр Шаргунов[108].

Несмотря на это, Николая II обвиняют в слабости и отсутствии достаточной воли. Однако история знает примеры, когда отречения подписывались государя­ми в гораздо более легких условиях. Так, например, Наполеон отрекался дважды, причем второй раз добровольно, после Ватерлоо, в условиях, когда Франция про­игрывала по его вине тяжелую войну с объединенной Европой и находилась под угрозой иностранной оккупации. Своими отречениями Наполеон не только дважды обезглавливал армию и государство, но и обрекал свою страну на утрату суверенитета. Однако в памяти людей Наполеон остается хотя и злодеем, но «сильным» и «вели­ким» человеком.

Совсем по-другому, чем русский Царь, повел себя его главный военный про­тивник, свергнутый революцией германский император Вильгельм II, который бежал в Голландию, безбедно жил в личном имении в тихом городе Дорне, где вторично женился и выращивал тюльпаны вплоть до начала Второй мировой войны.

2 марта 1917 г., когда русский Царь был насильственно лишен своего венца, в селе Коломенском под Москвой произошло явление иконы Божией Матери Державной. Крестьянка слободы ПерерваБронницкого уезда Евдокия Адриано­ва в снах стала видеть белую церковь с повторяющимся требованием найти там черную икону и сделать ее красной. Крестьянка рассказала о снах настоятелю Вознесенского храма в Коломенском. После долгих поисков в подвалах церкви была найдена большая почерневшая от времени икона. На доске проступало изо­бражение Младенца Христа на коленях у Богородицы, главу Которой украшала Царская корона. В руках Богородицы — Царские регалии: скипетр и держава. Храм Вознесения Господня был построен Великим Князем Василием Иоаннови­чем в благодарность Богу за дарование ему сына Иоанна (будущего первого рус­ского Царя Иоанна Грозного).

Пресвятая Богородица явила России, что отныне Царский венец, скипетр и держава приняты Ею. Лик Богородицы, исполненный печали, предвещал и Царскую екатеринбургскую Голгофу, и грядущие муки России.

В 1613 г. русский народ целовал крест на верность Династии Романовых. После семи лет смуты XVII в., безвластия и иноземной интервенции русский народ нашел в себе силы покаяться и призвать на Царство Михаила Феодоровича Романова.

В 1917 г. эту клятву русский народ нарушил и предал своего природного Царя в руки заклятых врагов.

Предательство и отступничество охватили все слои русского общества: гене­ралы спешили содрать с себя Царские вензеля и надеть красные банты, поэты, писатели — скорее воспеть новую «свободную» власть «свободной» России, кре­стьянство — предвкушало передел земли, рабочие — свободу от фабрикантов.

Все хотели освободиться от Царской власти. Но каковой будет власть новая, никто не думал. Получилось так, что через несколько дней исчезла вообще любая власть: нелегитимное узурпаторское Временное правительство меньше чем за месяц сломало все старые институты власти, упразднило судебную систему, упразднило все органы местного самоуправления, упразднило по­лицию, дезорганизовало армию, начало новые притеснения против Церкви. Была упразднена и Государственная Дума, именем которой был совершен переворот. Ее работа, прерванная указом Государя от 27 февраля 1917 г., никогда больше не возобновлялась в полном объеме. В течение лета 1917 г. несколько раз собирался ее Временный комитет, а 6 октября 1917 г. Временное правительство окончатель­но распустило Государственную Думу в связи с подготовкой выборов в Учреди­тельное собрание.

Из действий масонского Временного Правительства совершенно ясно, что фактически главная его цель была не построение так называемой «демократической» России, а фактическое уничтожение России вообще, как великого Государства.

1 сентября 1917 г. Керенский незаконно самолично провозгласил Россию рес­публикой, а себя министром-председателем и Верховным главнокомандующим, совершив тем самым окончательную узурпацию власти, установив в России соб­ственную диктатуру. Эта диктатура была слаба и ничтожна, она продержалась недолго, и на смену ей пришла диктатура страшная и античеловеческая. Но дик­татура Временного правительства свидетельствовала о полном беззаконии со­вершенного в марте 1917 г.

«С падением Царя, — писал генерал П.Н. Врангель, — пала сама идея власти, в понятии русского народа исчезли все связывающие его обязательства. При этом власть и эти обязательства не могли быть ничем заменены»[109].

Свидетель мартовского Петрограда 1917 г. И.Л. Солоневич позже писал: «Я помню февральские дни: рождение нашей великой и безкровной, — какая ве­ликая безмозглость спустилась на страну. Стотысячные стада совершенно сво­бодных граждан толклись по проспектам петровской столицы. Они были в пол­ном восторге — эти стада: проклятое кровавое самодержавие — кончилось! Над миром восстает заря, лишенная “аннексий и контрибуций”, капитализма, импе­риализма, самодержавия и даже православия: вот тут-то заживем! По професси­ональному долгу журналиста, преодолевая всякое отвращение, толкался и я сре­ди этих стад, то циркулировавших по Невскому проспекту, то заседавших в Таврическом Дворце, то ходивших на водопой в разбитые винные погреба.

Они были счастливы — эти стада. Если бы им кто-нибудь тогда стал гово­рить, что в ближайшую треть века за пьяные дни 1917 г. они заплатят десятками миллионов жизней, десятками лет голода и террора, новыми войнами, и граж­данскими, и мировыми, полным опустошением половины России, — пьяные люди приняли бы голос трезвого за форменное безумие. Но сами они — они счи­тали себя совершенно разумными существами: помилуй Богъ: двадцатый век, культура, трамваи, Карла Марла, ватерклозеты, эсеры, эс-деки, равное, тайное и прочее голосование, шпаргалки марксистов, шпаргалки социалистов, шпаргал­ки конституционалистов, шпаргалки анархистов — и над всем этим безконечная разнузданная пьяная болтовня безконечных митинговых орателей...».