В культурно-просветительском центре «Покровские ворота» прошла презентация литературных творений сибирского писателя Мирослава Бакулина, автора книг «Зубы грешников», «Полный досвидос», «Наивное толкование 50 псалма». Корреспондент «Московских ведомостей» встретился с писателем и поговорил о жизни, вере и творчестве.
Здравствуйте, Мирослав! Как прошла первая столичная презентация Ваших книг? И насколько Вы удовлетворены прошедшей девирутализацией – встречей со своими читателями?
Презентация прошла очень хорошо, прошла очень весело. На первой презентации, в Королеве, были девушки с гуслями, балалайками, пели на разные голоса. На второй был актер Михаил Панюков, читал мой текст. Жан Франсуа (Жан-Франсуа Тири – директор культурного центра «Покровские ворота» – ред.) сказал, что это замечательно, когда профессиональный актер читает текст, потому что все авторы ужасно читают свой текст. И если бы я начал читать – это было бы очень не привлекательно. Поэтому я доволен – я встретился со своими старыми друзьями, с бывшими студентами, со многими людьми, которые приехали в Москву из других городов, чтобы повидаться со мной.
После этой встречи, Вы уже не считаете Москву большим городом маленьких людей?
Я считаю Москву маленьким городом для больших людей. Москва – не место, где люди могут найти тишину, здесь тишины нет. Здесь люди никогда не молчат. Даже сейчас, мы сидим в кафе, играет какая-то навязчивая музыка, и тишины нет нигде. Поэтому, Москва – это город, в котором можно быть либо общественным деятелем, либо быть отшельником, этаким социопатом, который сидит в углу и не выходя оттуда, пытается эту тишину каким-то образом надыбать. Москва – очень странный город, для сибиряков очень странный.
Вы говорите, что на презентации пели девушки, на разных диалектах русского, представляя таким образом звуковую географию России. По «оканиям» или «гэканиям» можно было догататься, в какой части земли Русской поют такие песни. А насколько отличаются собственно люди, московские, например, от тех же сибирских, и в какую сторону?
Радикально отличаются. Например, сидит рядом со мной мой зять, я когда у него на кухне выпью, начинаю петь громко песни. И мы однажды очень громко пели песни – а мой зять коренной москвич, т.е. песни мы пели на кухне в Москве, и на следующий день, когда мы вышли на площадку, открылась соседская дверь – показался старичок, он только высунул нос и сказал: «Хорошо поете ребята» и дверь сразу закрылась. Старичку открытость нашей души, такая наша разгульность, показалась асоциальной. Поэтому сибиряки в Москве выглядят хулиганами, бандитами, а все потому что у нас в Сибири огромные пространства между городами – от 500 до 700 километров, у нас пространная география родственников, родни, и мы живем очень широко, если сели за стол, то на целый день, если общаемся, то целый день уходит на это. Все это широко и очень неспешно, а Москва это очень ритмичный город, который требует от людей очень большого смирения.
Как-то однажды, возвращаясь из Свято-Троицкой Сергиевой лавры, я увидел странную картину – в метро у Ярославского вокзала была огромная толпа, людская пробка и люди не просто шли – они переваливались с одной ножки на другую. Такая теснота человеческая приснилась одному моему знакомому священнику, и он увидел в этой тесноте ад. Ад так и выглядит, в этой тесноте люди не видят лиц друг друга. А я в этой тесноте увидел совершенно другое – я увидел смирение москвичей, они стояли у Ярославского вокзала, гуськом перекачиваясь из стороны в сторону, они смиренно брели. Тут большое смирение требуется от людей, чтобы вот так медленно в метро идти. Я написал небольшой текст про это, выставил его в интернете, и москвичи разразились злобными на меня ругательствами – больше сотни откликов сразу же в этот же день. Они говорили: когда мы спускаемся в метро, мы ненавидим людей, которые находятся рядом, стараемся их вообще не замечать, не видеть. А мне как сибиряку кажется – какое большое смирение требуется, чтобы жить в таком большом городе, ездить в метро рядом с другими людьми, тихонечко молиться, находиться в мире душевном. То есть вот эта разница в мышлении – она разительна.
Теперь про книги. Названия Вашим книгам дает Ваш друг – философ Андрей Анисин. Интересная, конечно же, практика. Вы принимаете эти не свои названия «ничтоже сумняшеся»? У меня, например, возник вопрос, сначала к Вам, а теперь оказывается к Андрею Леонидовичу – в Вашей, наверное, самой интересной книге – «Зубы грешников», много говориться о любви Божией к человекам. Почему же тогда такое ветхозаветное название? – Бог, наказывающий грешника, сокрушающий его. Это Вас никак не смущает, внутреннего протеста нет?
Нет, внутреннего протеста нет. Эта же книжка не о праведниках, а о грешниках. Это не книжка о. Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые», где все сладко и паточно, где два самых популярных слова – это «таинственно» и «загадочно» – я прямо сидел и выписывал слова, которые приводятся в этой книге. Он говорит о мире, который по всей видимости не очень хорошо понимает. Он был в Псково-Печерском монастыре всего шесть месяцев своей жизни, зато написал про это 600 страниц, примерно по 100 страниц на каждый месяц, примерно по три страницы на каждый день, описывая людей, которые жили там. А я пишу не о святых, я пишу о грешниках. Мне интересны проститутки, бандиты, мне интересны батюшки, миряне, живущие обычной жизнью и не пытающиеся строить из себя какого-то другого. Поэтому, зубы грешников сокрушил еси, как сказано в псалме, и название было выбрано намерено, эта книга, прежде всего о грешниках. Мне интересен грешник – человек, который грешит, кается и пытается измениться. О меняющемся человеке мне интересно говорить. А о человеке, который повесил на себя какие-то цацки в виде подрясника или фелони и он уже святой – мне это уже не интересно, вообще никак не интересно. Поэтому книжка о грешниках и о их зубах.
Недавно ко мне в храме подошел один человек, я стоял и болтал в храме, – каюсь в этом, со своим другом, которого долго не видел, он приехал из Норвегии. И этот человек подошел, сделал мне замечание: «То, что ты болтаешь в храме, ты уголья себя на голову собираешь». Я ему в ответ сказал: «Ты со мной не разговаривай, потому что от разговоров со мной у тебя выпадут передние зубы». Он от меня отошел, значит, мы стояли оба, сокрушаясь, что надерзили друг другу. Через некоторое время он подошел и сказал: «Прости меня, брат». Я ему сказал, «Прости и ты меня, брат». Тогда он сказал: «Только ты, пожалуйста, отмени свое проклятие». Я спросил: «А что такое?». Он говорит: «У меня все зубы больные, передние только и остались». Так что это очень живая вещь. Стоматология для грешников – тема очень понятная.
Ваша коллега по писательской гильдии, в одной своей книге написала, что настоящий мужчина мечтает либо о генеральских погонах, либо об архиерейской рясе. Это такой женский взгляд.
Ну, понятно, костюмчик, главное, чтобы сидел.
А в Вашем представлении настоящий мужчина, каким должен быть?
А вот, кстати, удивительная вещь, что критики моих книг, их было немного, но они были очень талантливые люди, все в один голос говорят, что у меня очень мужская проза, я о женщинах вообще ничего не пишу. Для мужчины самое главное – это друзья. Друзья и Бог.
Вы еще писали «работа»…
А друзья и есть работа. Друзья – это всегда работа, друзья – это всегда молитва, потому что, если ты молишься о людях, они приходят со своими проблемами, тебе приходится помогать их решать, вы решаете их вдвоем, втроем, как-то еще. Бог, друзья и работа – это та святая троица, которая нужна любому мужчине. Если у него нет работы, он чахнет как творческая личность, если у него нет друзей, он чахнет как мужчина, потому что мужчина без друзей – это вообще не мужчина. Мужчина – это прежде всего друзья, круг друзей. Круг друзей на который женщины смотрят с уважением со стороны. Женщины настолько уважают мужчин, насколько у него много друзей. И мнение друзей в семье бывает решающим, потому что они приходят и пытаются как-то в ситуацию жизненную вмешиваться. Поэтому друзья – это самое главное.
Должны ли дети быть продолжателями дела своего отца? Вы вот сына нарекли в честь боярина Феодора, хотя в этот же день празднуется Константин Философ – основатель славянской азбуки. Вам как филологу и философу разве не ближе это имя?
Дело в том, что когда я был преподавателем духовного училища, я читал в силу своих обязанностей проповеди в храме. И первую в своей жизни проповедь я читал на Михаила и Феодора Черниговских, и поэтому, они мне очень близки.
Феодор родился в очень лихую годину нашей жизни, когда у нас очень сильно болела дочь, и он родился нам как великое утешение. В свое время, если у меня родится еще один сын, я собирался назвать его Николаем, в честь своих научных руководителей. Но не исполнил это свое обещание, и каюсь, что не исполнил его. Но Феодор (в переводе с греческого – Божий дар – ред.) – действительно подарок от Бога. И рождение Феодора предсказала одна святая наша, живая, она позвонила мне по телефону и сказала: «Смотри, у тебя 27-го числа родится сын. Ты как собрался называть?» Я: «Феодор». Она: «Правильно, молодец». И как раз в этот день Феодор празднуется. И когда я узнал, что в этот день Феодор Черниговский, то не было никаких сомнений. Во-первых она предсказала рождение ребенка. Жена с утра у меня встала, она была на девятом месяце, ей еще можно было ходить полмесяца, она пошла в магазин, вернулась, и тут у нее отошли воды. Ее увезли на скорой, и в роддоме она родила младенчика. Как только я дочитал акафист Михаилу и Феодору Черниговским, произнес заключительный «аминь», зазвонил телефон, и жена сказала, что родила сына. Естественно, мы назвали его Феодор.
Дети никогда не наследуют родительских черт. Я даже вот что расскажу, у нас работает замечательный печатник Вадим Сергеевич Жильцов, и как-то его родители вызвали для глубокого семейного разговора по поводу «не стоит ли ему сменить образ жизни». Он внимательно выслушал и сказал замечательную фразу, которая меня во многом поразила. «Вы очень хорошие люди, – а они сидели втроем, мама, папа и он. – Но я никогда не хотел быть похожим на вас». Вот это называется свободный человек.
В последнее время среди православных довольно часто поднимается тема расцерковления мирян и выгорания священников. Вот и Ваших книгах, описаны реальные подобные истории. Почему монахи бегут из духовного оазиса, из келлий, из монастырей в настоящую духовную пустыню – уходят в мир, почему это происходит?
Почему происходит? Потому что монашество не правильно понимается. Монашество понимается как присвоенный при жизни коммунизм – тебя кормят, поят. Вот у нас батюшка, о. Тихон, настоятель Свято-Троицкого монастыря, часто говорит замечательные слова: «Лучше быть монахом в миру, чем боровом в монастыре». Я у него спросил, что это фраза значит. Он говорит, ну вот ты проснулся, пошел на утреннее правило, постоял, поторчал в храме, пошел на завтрак, тебя накормили, потом опять позанимался какими-то вещами, сходил на послушание, потом пошел на обед покушал, потом вечером постоял на вечернем правиле, ушел в келлию. Всё! Когда я вижу современных монахов, я вижу, что они маются от безделья, они все обвешаны гаджетами, они постоянно ломятся в какие-то паломничества, не вылазят с Греции, с Афона, со Святой Земли… Они себя бесконечно чем-то занимают, вместо того, чтобы заниматься своим главным делом – молиться. Молиться, дело-то такое трудное, молиться – кровь проливать. А им в силу возраста, в силу энергии, потому что мужчина освобождается от всех обязанностей мужчины – он не занимается ни женой, ни детьми, ни работай, он от всего этого освобожден, освобождается огромное количество энергии и огромно количество времени. И вот одна алтайская матушка говорит замечательную фразу: если была бы моя воля, я взяла бы всех современных русских монахов, быстренько женила и занимались бы нормальным делом – семьей, работой и развивали бы государство. Потому что нечего быть дармовыми нахлебниками. В этом вся проблема.
Молящихся людей в монашестве очень мало. Насколько я знаю монахов, а я очень многих знаю лично – есть очень веселые ребята, есть люди, которые занимаются богословием, ну по крайней мере это уже что-то, это вид молитвы, которую Исаак Сирин тоже приравнивает к молитве. Но большинство монахов просто маются от безделья, они не знают, чем заняться. Они бесконечно сидят в интернете, в чатах, бесконечно там самопиарятся и т.д., вместо того, чтобы молиться. Поэтому и происходит такая вещь.
То есть реальный, не номинальный статус монаха, его монашеский вес, насколько он монах, зависит исключительно от него?
Конечно! Ну вот я знаю одного нашего сибирского монаха, он бесконечно занимается изданием каких-то журналов, книг, теле- и радиопередач, и мне все время жалуется, как ужасно, я так занят всеми этими послушаниями, мне некогда помолится, некогда послужить. В московском монастыре я встретился с игуменом, который рассказывал, что ему очень нравилось бесконечно заседать в радиорубке и записывать Священное Писание своим голосом. Дошло до того, что на эти его пропадания в радиорубке обратил внимание наместник, – он выгнал его оттуда и запретил ему этим заниматься. И этот игумен так запечалился, так затосковал, ему стало так печально и грустно за свои компакт-диски… А ему нужно было молиться и заниматься богословием.
В рассказе «Молния» Вы описываете внезапное появление в монастырских стенах шаровой молнии и говорите, что это был знак Вам. Вы уверены, что это был знак именно Вам? Кроме Вас там был еще один человек.
…Раздался страшный удар, здание сотряслось, свет померк, оба мои монитора от компьютеров покрылись сиреневым ровным цветом. Вдоль стены от иконы Спасителя летел небольшой светоносный шарик, медленно вылетел в окно. Как женские голоса в храме одолевают мужские во время пения Символа веры, так меня стала одолевать мысль, что на этот раз молния попала в меня. Меня убило? Сверху не могли промахнуться дважды. Как во сне, я посмотрел на свои руки и метнулся к компам, по дороге у меня слетел ботинок, я не замечал этого, как не замечал и владыку, мне было страшно жаль всей информации, которая, гадина виртуальная, наверняка стерлась, и теперь ее не восстановить. Я нажимал на кнопки, и когда пошел рыться в электрощитке, открыл дверь и увидел владыку, который, по-видимому, был напуган не меньше меня. Он стоял, прислонившись к стене у самой двери моего кабинета, и шепотом спросил…
… Да там был еще один человек, но я же все воспринимаю все по отношению к себе. Я же эгоцентрик. И я всегда понимаю, что надо мной есть власть. Другой человек был архиерей, и я всегда понимаю, кто важней меня в этой жизни. А важней меня практически все другие люди. Поэтому тот случай, конечно же, отнес к себе. Это был знак свыше – с архиереем шутить нельзя, потому что Господь стоит за его спиной и может даже говорить его устами. Поэтому я постарался исполнить, то, что он сказал, лег, правда, в больницу после этого с нервным истощением, но исполнил его повеление. Я отношусь к священной иерархии достаточно боязненно, боязливо, для меня все это серьезно.
Ваш помощник в «нулевые» по редакции, сменил сферу своих интересов, переквалифицировался, хотя шел ведь именно по церковной линии, и сейчас он известный блоггер – пишет обличительные посты про таджиков, про путинскую Россию. Вам не хотелось бы как журналисту освещать общественно-политические процессы?
Мне это неинтересно абсолютно.
А Платон, например, признавался, что политика – это очень интересное и стоящее занятие.
Для Платона увлечения политикой закончились плохо. Его дважды отсылали с Корсики, один раз продали в рабство, потом пришлось его выкупать, чтобы сохранить ему жизнь. Платон в политике не очень хорошо начал и кончил. Политика нормального человека не должна интересовать, вообще не должна интересовать. Это не сфера для мнений и мыслей здравомыслящего человека.
В какое-то время было популярным составлять список книг, которые должен прочесть каждый образованный человек. После Мирослава Бакулина, Дона Джона и Томаса Элиота книги каких писателей порекомендуете нашим читателям?
Кроме вышеперечисленных трех я никого бы не рекомендовал. Порекомендовал бы Евангелие прочитать, комментарии к нему, чтобы вообще начать жить этим. За свою жизнь я прочитал много книжек, и что тут можно порекомендовать? Те книжки, которые я прочитал, они будут скучными для большинства людей. Если предложу Бибихина – это будет очень сложно, если Поля Рикёра – это будет очень сложно, если предложу Хабермаса – это опять же, будет очень сложно. Если предложу те книжки, которые мне очень нравятся и, которые я люблю читать, все это будет очень сложно. Я предложу всем прочитать «Карлсона, который живет на крыше» – это прекрасная книжка, очень добрая, философская, глубокая, глубинная, серьезная – вот это нормальное чтение для людей.
То есть при определенной интеллектуальной подготовке труды вышеприведенных философов читать можно, и не будут ли братья по вере припечатывать: «Кто читает Гадамера, у того пропала вера»?
Такую поговорку применять к верующим и читающим не стоит. Стоит читать именно серьезные книжки. Эти книжки о серьезном, о едином на потребу. Философы, они не шутят, они говорят о важных вещах – если ты не прочитаешь Рикёра, и не попытаешься разобраться, как устроена текстология, то никогда в жизни не разберешься в литературе самой, ты не поймешь принцип построения литературы. Если ты не прочитаешь Ролана Барта, ты не поймешь, как устроено право, как устроена политика и как устроено само слово. Того же Хайдеггера, если ты не прочитаешь, то не поймешь категорию временности в жизни, тогда ты не поймешь, насколько ограничена твоя жизнь и насколько она коротка. Философы помогают во многом, они же люди, создающие пролегомены для религии, они готовят человека, чтобы он вступил в религиозное сознание, а религиозное сознание очень сложно и поэтому философия нужна, чтобы в религиозное сознание вступить с верой, верой, которая невидимое созерцает своими умными очами и может молиться. Поэтому, мне кажется, что чтение философских книг – достойнейшее занятие для христианина.
Чтение святых отцов – святые отцы тоже очень непросты. Взять «Путеводитель» Анастасия Синаита, он начинается с истории слова, Анастасий вдумывается в происхождение слова, он находится в состоянии Адама, который дает имена животным, он задумывается, почему он дал эти имена, как он их дал и приходит к сложнейшим выводам.
Читать святых отцов – наука не из легких, к ним надо иметь подступ. Поэтому современная философия – подступ к святым отцам. Изучив ее, можно и к святым отцам приступать. Они, философы, – попроще, чем святые отцы. А святые отцы очень сложны, очень интересны и очень глубоки. Простых святых отцов я в своей жизни не встречал ни одного.
Т.е. этот процесс имеет поступательное движение, от философов к святым отцам. И философия, если применить известное со средневековья выражение, выступает служанкой богословия, имеет пропедевтический характер.
Да, философия эта такая беллетристика рядом с серьезным корпусом святых отцов, такая легкая беллетристика, которая развлекает тебя и пододвигает в сторону святых отцов. Философия – служанка, ее задача, напоить, накормить человека и подготовить к дальнему пути в тексты святых отцов. А читать всякую ахинею, всякую чушь, которые читают современные люди – это ведь совершенно не интересно, это пустая трата времени. На свете есть две абсолютно пустые вещи – перовое, это курение – оно во всех отношениях бессмысленно, второе – чтение Марининой и других детективов. Лучше, вообще ничего не делать, чесать за ухом и сидеть медитировать на летающую муху.
Спасибо за интервью.
