Человек не может творить реальность из ничего, даже если это реальность художественно-го произведения. В этом смысле он - не творец. Мы призваны соработать Творцу, со-творить с Ним.
Основой литературного произведения может быть мечтательность, фантазия или личный пережитый опыт автора.
Мечтательность или, выражаясь святоотеческой терминологией, «па-рение ума» есть грех. «Не высокомудрствуйте, - писал апостол Павел, - но последуйте смирен-ным; не мечтайте о себе» (Рим. 12, 16).
Природа фантазии, если ее рассматривать не как форму, не как средство или прием, а как содержательную основу художественного произведения, - в принятии помыслов, в их развитии, в их укорененности в душе человека. Природа помыслов духовна. Они есть семена плевел, кото-рые сеет враг рода человеческого на ниве человеческого сердца.
Помыслы выводят человека в запредельное состояние, выводят его из себя, из жизни, из бытия. Каждым своим произведением автор отвечает на извечный вопрос: «Быть или не быть?». Выход из себя или уход от себя, переход в мир нереальный, запредельный это есть переход от бытия в небытие. Как манителен и губителен этот путь, эта бездна. Вступивший на эту стезю дал себе ответ «не быть».
Мы не будем останавливаться на литературе небытия. Примеров достаточно много. Радостно, что русскую литературу миновала эта чаша. Русская литература, точнее тот ряд произведе-ний, который принято относить к ней, всегда бытийна. Она может быть событийной, когда ав-тор, не находясь в потоке бытия, как бы со стороны пытается его описать. Он говорит о со-бытии, но не о себе, не о своем освоении жизни. Это может быть и книга о жизни, о бытии, по-каянная автобиография. Или свидетельство об инобытии, свидетельство о соавторстве с Твор-цом. Но это всегда - радость бытия, радость не всегда покаянная, не всегда духовная, но радость от жизни Богом данной, от жизни, с которой не во всем соглашаются, но и не отказываются от нее.
Радоваться может душа живая и благодарная. Человек с живой душой всегда автор, его жизнь всегда - художество, его книга ¬¬- книга жизни, для писания которой человек может про-сить в соавторы Творца. Она всегда открыта для Бога и почти невыразима для мира. Она вся есть одно Слово. «Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1, 1). Заговорить, значит остано-вить звучащее Слово, разорвать его, обмолвиться и нарушить безмолвие. Вместо Слова роди-лась молва. Или не было еще соавторства? Не исполнилась воля Творца? Не было звучащего Слова?...
Человека учат говорить, чтобы объяснить ему, почему он должен молчать. И пока мы го-ворим или пишем, мы учимся или ищем. Ищем собеседника или учимся свидетельствовать.
«Я вот часто задумываюсь над тем, как могла возникнуть у людей эта довольно странная профессия - писательство, - писал в 1928 г. Алексей Алексеевич Ухтомский. - Не странно ли, в самом деле, что вместо прямых и практически-понятных дел человек специализировался на том, чтобы писать, писать целыми часами без определенных целей, - писать вот так же, как трава растет, птица летает, а солнце светит. Пишет, чтобы писать! И, видимо, для него это настоящая физиологическая потребность, ибо он прямо болен перед тем, как сесть за свое писание, а напи-сав, проясняется и как бы выздоравливает! В чем дело? Я давно думаю, что писательство воз-никло в человеке «с горя», за неудовлетворенной потребностью иметь перед собой собеседника и друга! Не находя этого сокровища с собою, человек и придумал писать какому-то мысленно-му, далекому собеседнику и другу, неизвестному, алгебраическому иксу, на авось, что там, где-то вдали, найдутся души, которые зарезонируют на твои запросы мысли, мысли и выводы! ...
...Как это ни парадоксально, но это так! Это в сущности, уже плохо, если человек вступает на путь писательства! С хорошей жизни не запишешь! Это уже дефект и некоторая болезнь, ес-ли человек не находит собеседника вблизи себя и потому вступает на путь писательства. Это или непоправимая утрата, или неумение жить с людьми целой, неабстрактной жизнью!» (1. 286-290).
И как близка по времени и по духу этим словам дневниковая запись Ивана Бунина: «...начать книгу, о которой мечтал Флобер. «Книгу ни о чем», без всякой внешней связи, где бы излить свою душу, рассказать свою жизнь, то, что довелось видеть в этом мире, чувствовать, думать, любить, ненавидеть...» (27 октября / 9 ноября 1921 г.).
«Книга ни о чем» - книга о жизни, но не книга Жизни. Она рождается «от горя» одиноче-ства, от желания найти собеседника. Одинокий человек не способен молчать. Одиночество про-тивоестественно для человека. Книга одиночества, если она правдива, - всегда плачь о несосто-явшейся жизни, покаянный дар к Престолу Божиему, примирительная жертва, первый шаг к безмолвию. Безмолвие - не молчание. Безмолвие - свидетельство о иной жизни, о инобытии. Выразить безмолвие в словах возможно, если сквозь прозрачное слово будет ощутимо дыхание вечной Божественной жизни. Но не всем «дано разумети тайны Царствия Небесного» (Лк. 8, 10), а прочим, кто «видя не видят и слыша не разумеют» (Лк. 8, 10), в притчах Господь изъяснил эти тайны.
«Слово, притча», - поясняет архиепископ Аверкий, - представляет собой перевод грече-ских слов: «параволи», «паримиа». «Паримиа» - в таком смысле означает краткое изречение, выражающее правило жизни (таковы, например «Притчи Соломоновы»); «параволи» есть целый рассказ, имеющий прикровенный смысл и в образах, взглядах из повседневного быта людей вы-ражающий высшие духовные истины. Евангельская притча собственно есть «параволи» (2. 221).
Собственно в этом и есть оправдание литературы: в притчах свидетельствовать о тайнах Царствия Божия тем, кто «видя не видит и слыша не разумеет». Русский философ Иван Ильин назвал свою философию «проповедью на паперти», это название и эта роль присущи и русской литературе - свидетельствовать и проповедовать Царствие Божие у дверей храма, у дверей, ве-дущих в Жизнь Вечную.
* * *
Разговор о литературе не может быть объективным. Ищем мы на страницах книги своего, себя жаждем понять, найти созвучие нашей души и души автора. Радуемся вместе с героями, скорбим, любим, веруем, молимся. Героем книги всегда является читатель. Литература может быть истинной для меня, когда она выражает мое внутреннее состояние, открывает мне глубины моего бытия. Потрясение возникает от того, что читаю о себе, о том, что невыразимо, но явно определяет и направляет мою жизнь, мучит и радует меня.
Жажда выражения духовной глубины одинаково рождает и писателя, и читателя. Один способен выразить невыразимое, другой способен отозваться. «И слово мое, и проповедь моя, - возвещал апостол Павел, - не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы, чтобы вера ваша утвердилась не на мудрости человеческой, но на силе Божией. Муд-рость мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназна-чил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не познал; ибо если бы познали, то не распяли бы Господа Славы. Но как написано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (Ис. 64, 4). А нам Бог открыл это Духом Своим; ибо Дух все проницает, и глубины Божии. Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кро-ме Духа Божия. Но мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога, что и возвещаем не от человеческой мудрости изученными словами, но изученными от Духа Святаго, соображая духовное с духовным. Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем на-добно судить духовно. Но духовный судит о всем, а о нем судить никто не может. Ибо кто по-знал ум Господень, чтобы мог судить его? А мы имеем ум Христов» (1 Кор. 2, 4-16).
Выразить правдивую историю жизни души может только «ум Христов», он определяет ка-нон мысли и канон мировосприятия. Смирить себя до Божественного Откровения - непростая задача. «Жалкая работа, - восклицает И.В. Киреевский, - сочинять себе веру!». Как хочется рас-суждать только о душе, только ей позволить Богообщение, ей даровать бессмертие и вечность, вечность не только в будущем, но и в прошлом. Как блуждает наш ум, на что ему опереться?
Евангельская самарянка пришла за водой и встретила у колодца Христа. Заботилась о зем-ном, а помышляла о божественном. «Приходит женщина из Самарии почерпнуть воды. Иисус говорит ей: дай Мне пить. Ибо ученики Его отлучились в город купить пищи. Женщина Сама-рянская говорит Ему: как Ты, будучи Иудей, просишь пить у меня, Самарянки? ибо Иудеи с Са-марянами не сообщаются. Иисус сказал ей в ответ: если бы ты знала дар Божий и Кто говорит тебе: дай Мне пить, то сама просила бы у Него, и Он дал бы тебе воду живую. Женщина говорит Ему: господин! Тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок; откуда же у Тебя вода живая? Неу-жели Ты больше отца нашего Иакова, который дал нам этот колодезь и сам из него пил, и дети его, и скот его? Иисус сказал ей в ответ: всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто бу-дет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную. Женщина говорит Ему: господин! Дай мне этой воды, чтобы мне не иметь жажды и не приходить сюда черпать. Иисус говорит ей: пойди, позови мужа твоего и приди сюда. Женщина сказала в ответ: у меня нет мужа. Иисус го-ворит ей: правду ты сказала, что у тебя нет мужа, ибо у тебя было пять мужей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе; это справедливо ты сказала. Женщина говорит Ему: Господи! вижу, что Ты пророк. Отцы наши поклонялись на этой горе, а вы говорите, что место, где должно по-клоняться, находится в Иерусалиме. Иисус говорит ей: поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу. Вы не знаете, чему кланяетесь, а мы знаем, чему кланяемся, ибо спасение от Иудеев есть. Но настанет время и настало уже, когда ис-тинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине. Женщина гово-рит Ему: знаю, что придет Мессия, то есть Христос; когда Он придет, то возвестит нам всё. Ии-сус говорит ей: это Я, Который говорю с тобою» (Ин. 4, 7-26). «Ум Христов» привел ее ко Хри-сту. Богославящий ум, ум богословствующий, не блуждает, не сочиняет, он объясняет и показы-вает, показывает путь к узким вратам, ведущим в Жизнь Вечную. Богословствующий народ, бо-гословие которого является результатом личной богоугодной и церковной жизни, и есть благо-датная почва, взрастившая русскую классическую литературу и ее читателей.
Но правды ради следует сказать, что в XIX веке не Пушкин, Достоевский или Гоголь были самыми читаемыми писателями, но святитель Тихон Задонский. Его творения издавались самы-ми большими тиражами. Оскудение веры, отпадение от Церкви, происходящие в России на про-тяжении последних более чем двух веков, привели многих наших соотечественников к неспо-собности воспринимать духовное. Ум переставая богословствовать, начинал философствовать. Русская классическая литература была последней ниточкой, удерживающей нецерковный люд от нравственного падения. Она на доступном, пока еще доступном, языке возвещала Евангель-скую истину для тех, кто «видя не видят, и слыша не разумеют». Но и этот источник оскудевал. «Золотой» век нашей литературы - это ее детство, особая чистота веры и духовность. Нецерков-ный, даже лично религиозный писатель не мог богословствовать, не мог жить в потоке Божест-венного Откровения, не мог сверять свою жизнь со святоотеческой традицией. Он начинал фи-лософствовать на религиозную тему, сочинять себе веру. Для большей ясности сделаем неболь-шое отступление и приведем примеры различения философского и богословского мышления.
Уже почти 300 лет философия в ее наиболее часто проявляемом дуалистическом виде ра-дикально отделяет материю от духа, тело от души, чувства от разума. Эта позиция заставляет нас инстинктивно относить Бога на сторону духовного и тем самым противопоставлять Его ми-ру телесному. Это противоположение Бога и бессмертной души телу и миру, в котором мы жи-вем, часто приводит к забвению того, что в православном богословии существует иное различе-ние - это различение, противопоставляющее Бытие нетварное, Бога, бытию тварному, вызван-ному из небытия со всеми духовными и телесными элементами. Бог философов - Бог духов и разума. Бог живой, Бог-Троица, обитающий в неприступном Свете и пронизывающий Своими энергиями тварный мир, одинаково близок и далек как миру чистых духов, так и миру телесных существ, как разуму, так и чувствам. Философствующий ум забывает, а, может быть, и не знает о том, что противопоставление тела и духа, борьба плоти против духа и духа против плоти - это последствие греха. Мы забываем, что человек и духовен, и телесен, что наша конечная цель - не только и не столько интеллектуальное созерцание Бога, но воскресение целостного человека, души и плоти, блаженство человеческих существ, которые узрят Бога лицом к лицу во всей пол-ноте своей тварной природы. Название «человек» не дается отдельно душе и плоти, но тому и другому одновременно. Святитель Григорий Палама говорил о том, что люди обладают боль-шей полнотой бытия, чем ангелы, именно по причине своей телесности. Поэтому люди - более совершенный образ Бога. Тело человека, если оно пребывает в согласии с душой, становится способным к участию в духовном делании. Цель аскетической жизни состоит не в умерщвлении, которое отсекало бы телесные чувства, не в развоплощении души, а в примирении, участии все-го человека в благодатной жизни. Если тело призвано вместе с душой участвовать в неизречен-ных благах будущего века, оно, несомненно, должно быть причастно им в меру возможности уже и теперь, ибо и у тела есть опытное постижение вещей Божественных, когда душевные силы не умерщвлены, но преображены и освящены.
Душа, расставаясь с телом, скорбит не только от своей греховности и ожидания Божьего суда, но и от расставания с плотью. «Истинно, истинно говорю вам, - свидетельствует апостол и евангелист Иоанн Богослов, - наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сы-на Божия и, услышав, оживут. Ибо, как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе. И дал Ему власть производить и суд, потому что Он есть Сын Человече-ский. Не дивитесь сему; ибо наступает время, в которое все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия; и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло - в воскресе-ние осуждения» (Ин. 5, 25-29).
Философская идея развоплощения породила мысли о реинкарнации, т.е. переселении душ и предсуществовании душ. Отрывая душу от плоти, мы лишаем человека личностного бытия. Личностное бытие есть не отрыв и освобождение от природы, но несводимость человека к при-роде. Содержа в себе природу, не отказываясь от нее, личность превосходит ее и этим превос-ходством дает ей существование как природе человеческой. Личность есть ипостась человече-ской природы. Поведение личности точно отразил В.И. Несмелов. «Действительная свобода че-ловеческой воли, - писал он в своей работе «Наука о человека», - раскрывается лишь в той ме-ре, в какой человек может хотеть не делать того, чего он хочет» (3. 157).
Духовное возрастание личности имеет свои нижние и верхние границы, точнее сказать, противоположные состояния бытия. Священник Павел Флоренский характеризует эти состоя-ния словами «личина» и «лик». «Лик» есть проявление онтологии. В Библии образ Божий разли-чается от Божиего подобия; Церковное Предание давно разъяснило, что под первым должно по-нимать нечто актуальное - онтологический дар Божий, духовную основу каждого человека как такового, тогда как под вторым - потенцию, способность духовного совершенства, силу офор-мить всю эмпирическую личность во всем ее составе образом Божиим. То есть возможность об-раз Божий, сокровенное наше состояние воплотить в жизни, в личности и таким образом явить его в лице. Тогда лицо получает четкость своего духовного строения, являет себя как живая икона. Лик есть осуществление в лице подобия Божия. Преобразовавший свое лицо в лик воз-вещает тайны мира невидимого без слов, самим своим видом.
Полную противоположность «лику» составляет слово «личина». Первоначальное значение этого слова есть маска, то, чем отличается нечто подобное лицу, похожее на лицо, выдающее себя за лицо и принимаемое за таковое, но пустое внутри, как в смысле физической веществен-ности, так и в смысле метафизической субстанциональности. Лицо есть явление некоторой ре-альности, и оценивается нами именно как посредничающее между познающим и познаваемым, как раскрытие нашему взору и нашему умозрению сущности познаваемого. Вне этой своей функции, то есть вне откровения нам внешней реальности, лицо не имело бы смысла. Но смысл его делается отрицательным, когда оно вместо того, чтобы открывать нам образ Божий, не толь-ко ничего не дает в этом направлении, но и обманывает нас, лживо указывая на несуществую-щее. Тогда оно есть «личина» (4. 92-93).
Личность способна на поступок как преодоление самости в выполнении воли Божией, как решительное действие к осуществлению правды Божией в собственной судьбе. Поступок хранит душу, разрывая безумный круг привычного поведения. Как пример поступка Т.И. Родомская приводит строки А.С. Пушкина:
Я Вас люблю, (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна.
«Свой век, - пишет Т.И. Родомская, - она будет верной человеку, с которым связана через слово, данное ей Богу. Решительность ее отказа бесповоротна» (5). Поступок есть результат смирения, духовный, личный акт. Поступок есть преодоление природы, возвышение над ней, но не отказ от нее. Это есть факт Богом преображенной жизни, факт соработания, синергии Бога и человека. Духовный человек способен на поступок как творчество иного бытия.
Отказ от плоти, борьба с ней лишает человека полноты личностного бытия. Православная церковь предала анафеме учения о предсуществовании и переселении душ. Если душа сущест-вовала до земного воплощения и будет существовать далее, если она переселяется из одной пло-ти в другую, то что для меня мать моя и отец - чужие, случайные попутчики; что для меня От-чизна - место исправления; что для меня народ мой - случайное собрание. Как полюбить ближ-него своего? Кто он? Это пострашнее «всечеловека», губительнее космополитизма.
Философствующий ум склонен к языческому мировосприятию. Не рассматривая прими-тивные формы язычества, покажем на примере платонизма его античные формы. Если рассмот-реть проблему отношения Бога и мира в платонизме, то Бог и мир понимаются как категории разделенные и даже взаимопротивоположные. Но субстанционально это одно, единственное бы-тие, обоженный космос и вещественное божество. Платонизм, по мнению А.Ф. Лосева, всегда мыслит Бога абсолютно имманентным миру. Нет границы между тварными и нетварными, а значит, мир уже обожен, уже спасен, нет пределов восхождению и совершенствованию. Молит-венное восхождение в язычестве всегда есть движение в пределах одного бытия. Поэтому в язы-честве нет принципиальной разницы между таинством и обрядом. Таинство - всегда преобра-жение, но язычество, где весь мир и его отдельные субстанции мыслятся как вечные и спасен-ные, не понимает этого. Язычник верит в то, что возможно не преображение, а совершенствова-ние. В мистике платонизма нет места исповеди и борьбе с помыслами. Упрощенными формами язычества являются обожествление природы (пантеизм) и обожествление человека (гуманизм). В обоих случаях мы сталкиваемся с поклонением твари вместо поклонения Господу. Конечно, Бог может являть свою силу через людей и обстоятельства, но это не есть обожествление, это лишь средство проявления, инструмент Божественного воздействия. Христианство, с ясным разделением тварного и нетварного, не приемлет языческое философское мировоззрение и по-этому не может его принять, а может только преодолеть, что и происходило в первые века хри-стианства усилиями Отцов Церкви и выразилось в постановлениях Вселенских Соборов. Миф о том, что христианство поглотило язычество (особенно в России) не имеет основы. Поглощать может только меньшее большее и подобное подобным, чего нельзя сказать о христианстве и язычестве.
Следуя нашим рассуждениям, возможно сделать вывод о том, что возрождение нашей ли-тературы и возрождение ее читателей будет происходить по мере обращения людей к вере, по мере возвращения народа нашего в Церковь Христову, в Церковь Православную. Воцерковление нашей жизни - единственный путь духовного возрождения, а значит и путь возрождения нашей культуры.
