Константин Кавелин и славянофильство: в поисках русского пути

                                           Мне кажется…, что мы несем с собой особую от европейской

                                           общественную формацию, которая, развившись, представит

                                           новое, более правильное и удачное разрешение стоящих на

                                          очереди социальных вопросов.

                                                                               К. Кавелин. Проект поземельной реформы

                                               ***

                                         Чтобы написать национальную историю, необходимо

                                          принадлежать к народу по рождению и воспитанию, ибо можно

                                           вполне изучить и понять гений чужой народности, можно до

                                           известной степени им проникнуться или под него подделаться,

                                         но непременно останется черта, более или менее резкая, которая

                                           обозначит бесконечное различие между копией и подлинником,

                                      как естественно отличается от искусственного, непосредственно-

                                          присущее  от приобретенного и прививного

                                                                                                К. Кавелин. Исследование Круга

Будучи студентом второго курса, известный русский ученый Константин Дмитриевич Кавелин начинает посещать салон Авдотьи Петровны Елагиной [1], по первому браку Киреевской, – матери братьев Киреевских, основателей славянофильского направления в русской социально-философской мысли. Отношения со славянофилами у него складываются теплые и хорошие. На вечерах в салоне он охотно читает отрывки из своей диссертации, делится сокровенными мыслями. Вот, что пишет сам Кавелин о вечерах в салоне Авдотьи Петровны:

 «С тридцатых годов и до нового царствования, дом и салон Авдотьи Петровны были одним из наиболее любимых и посещаемых средоточий русских литературных и научных деятелей. Все, что было в Москве интеллигентного, просвещенного и талантливого, съезжалось сюда по воскресеньям. Приезжавшие в Москву знаменитости, русские и иностранцы, являлись в салон Елагиных. В нем преобладало славянофильское направление, но это не мешало постоянно посещать вечера Елагиных людям самых различных воззрений, до тех пор, пока литературные партии не разделились на два неприязненных лагеря – славянофилов и западников, что случалось в половине сороковых годов…

Вводимые в замечательно образованные семейства добротой и радушием хозяев, юноши, только что сошедшие со студенческой семейки, получали доступ в лучшее общество, где им было хорошо и свободно, благодаря удивительной простоте и непринужденности, царившей в доме и на вечерах. Здесь они встречались и знакомились со всем, что тогда было выдающегося в русской литературе и науке, прислушивались к спорам и мнениям, сами принимали в них участие и мало-по-малу укреплялись в любви к литературным и научным занятиям…

Пишущий эти строки испытал на себе всю обаятельную прелесть и всё благотворное влияние этой среды в золотые дни студенчества; ей он обязан направлением всей своей последующей жизни и лучшими воспоминаниями. С любовью, глубоким почтением и благодарностью возвращается он мыслями к этой счастливой поре своей молодости, и со всеми его воспоминаниями из того времени неразрывно связана светлая, благородная, прекрасная личность Авдотьи Петровны Елагиной, которая всегда относилась к нему и другим начинающим юношам с бесконечной добротой, с неистощимым вниманием и участием…»[2].

В бумагах Кавелина сохранились письма к нему А.П. Елагиной, ее сыновей и Екатерины Ивановны Елагиной (жены одного из сыновей Елагиной, Василия Алексеевича).

Скоропостижная смерть второго сына Авдотьи Петровны Елагиной от ее первого брака, Петра Васильевича Киреевского  25 октября 1856 г., человека очень близкого к Кавелину в его молодости, вызвала из под его пера сочувственные слова:

«Большая начитанность его по части русской истории и истории других славянских племен, глубокое убеждение и симпатичность ума – все это делало его беседу драгоценной и поучительной. Пишущий эти строки имел утешение наслаждаться этой поучительной и живительной беседой в течение нескольких лет, будучи еще очень молодым человеком, и с благодарностью и любовью вспоминает об ней и теперь, много времени спустя. Сколько свежих чувств, благодатных стремлений, любви к добру и истине вынесено из этих бесед в жизнь и слилось нераздельно с почтенною и дорогою памятью достойного Петра Васильевича Киреевского!» [3].

Но особенно близок был Кавелин с другим сыном Авдотьи Павловны, В.А. Елагиным, трагическая смерть которого 11 июля 1879 г. сильно огорчила ученого. Какое-то время он даже был занят составлением его биографии. К сожалению, биография так и осталась неопубликованной, а ее материалы хранится в его личных архивах.

С Д.А. Валуевым, близким другом Елагинской семьи, Кавелин находился также в очень близких отношениях. Он принимал деятельное участие в обработке материала для предпринятого Валуевым «Симбирского Сборника» (к сожалению, в печати появился лишь I-й том в 1845 г.) и поместил свою статью в другом Валуевском издании: «Сборник исторических и статистических сведений о России и народах ей единоверных и единоплеменных»[4]. Валуев умер в конце 1845 года, 25 лет отроду. Вот что говорит по этому случаю К.Д. Кавелин:

«Смерть похитила его в самых цветущих летах. С юношеским, благородным самоотвержением, он весь отдался науке, и беспрерывные занятия ускорили его преждевременную кончину. Валуев умер очень-очень молод, когда силы, неуравновешенные опытом и строгою действительностью, бьют сильным ключом, ища себе удовлетворения; когда действительное и возможное, настоящее и будущее сливаются в одном радужном цвете, и самодовольное воображение чарует человека, обманывает его, раскрашивая мечту красками  существенности. Как многие, и он не был чужд некоторых «странных» мыслей и предубеждений. Но его благородная, любящая натура, положительный склад его ума резко им противоречили и не давали им развиться до последних выводов в его голове и сердце. В последние годы, он посвятил себя исключительно одним положительным раскаяниям, и немногие исследования, им оставленные, показывают, что потеряла в нем наука»[5].

Несмотря на то, что в дальнейшем Константин Дмитриевич ушел от славянофильства, примкнул к западникам, затем разорвал и с ними, до конца своих дней он сохранил добрые отношения со многими представителями этого направления общественного движения России и до конца своих дней, по сути, оставался последовательным представителем русской самобытной социально-политической и философской мысли.

 Идеалы Кавелина в чем-то переплетаются с идеями «славянофилов» об особенном пути России. Он называет ее «мужицким» царством, видит в крестьянстве залог самой здоровой политической и общественной силы России. В крестьянстве, как утверждал К.Д. Кавелин, «ключ нашего национального существования», в нем – «разгадка всех особенностей нашего политического, гражданского и экономического быта…от материального, умственного и нравственного состояния нашего крестьянства зависели, и будут зависеть успехи и развитие всех сторон русской жизни»[6].  Но при этом он, в отличие от «славянофилов», совершенно не идеализирует темные стороны народа, говорит, что как сам крестьянин считает себя «теменью непроглядной», таким его и надо понимать [7].

«Мы приписываем ему разные высокие христианские добродетели только вследствие смешения фатализма со смирением, равнодушия – с покорностью велениям судьбы и промысла, природного добродушия простого человека – с любовью, вытекающею из проникновения христианским учением…» [8], – подчеркивал Кавелин.

Пути гармонизации крестьянства Константин Дмитриевич  видел в учете интересов личности и общества, в поиске их единства. Личность по Кавелину, «первый стимул всякого движения и развития», из этой основной ячейки выходит вся человеческая премудрость, весь мир знания, верований, искусства, учреждений гражданских и политических, все те многообразные приемы, которыми человек заставляет материальную природу служить себе [9].

Он выдвинул свою теорию развития личности, в которой предлагал, в отличие и от славянофилов, и от западников выделять в процессе исторического развития личности две составляющие: личный компонент (заинтересованность, собственность и т. д.) и учет общественных возможностей. Именно по этому поводу высказывал В.И. Ленин свое негодование о положениях Кавелина. Называл его «отвратительным типом либерального хамства», «подлым либералом», а его мысли – «образчиком профессорско-лакейского глубокомыслия»[10]. Славянофилы видели исключительно в общине главное условие развития страны, западники – в личности. Кавелин же предлагает путь гармонизации. Он говорил, что больное место всех мировоззрений «есть глубокий мрак, которым до сих пор окружена связь между единичным, индивидуальным, личным существованием» и обществом, его «объективными условиями»[11].  Важным условием на этом пути Кавелин считал «социально–экономическую реорганизацию» дворянского сословия. Ученый  считал, что  в руках провинциального дворянства – ключ к лучшему порядку дел в России. И в том, как оно станет смотреть на вещи, как поведет себя, что будет делать и как делать, - в этом разгадка будущего России [12]. Кавелин, в противовес западникам и революционерам (и в унисон славянофилам)  не просто говорил о гармонизации отношений дворянства и крестьянства и остальных сословий и групп, но и полагал, что у нас, у русских, нет и не может быть обособленных друг от друга общественных слоев, классов или сословий [13]. По его мнению, власть в России имеет дело с целым народом, в полном его составе, и «обоюдные интересы неизбежно сходятся, переплетаясь между собой как нервы, артерии и вены в человеческом теле; отделить их и разрознить нет возможности, не вредя обоим» [14].

Пересекались идеи Кавелина с идеями славянофильства и во взглядах на русскую общину. Именно в ней он видел самобытную форму землевладения, не исключающую параллельного с нею частного землевладения, и не поглощающую индивидуальности в самих членах общины. Кавелин доказывал, что многие «негативные» черты общинного землевладения, которые его противниками указываются, как доказательство его несостоятельности и вреда, представляют собой лишь административные и фискальные повинности, которые на общину возложены извне и вовсе не составляют отличительных ее свойств. Он считал, что общинное землевладение – альтернатива частной собственности на землю. Частная собственность на землю, по мнению Кавелина, принесет только вред России. Обеспечение землевладения за сельскими массами, по Кавелину, по своей сути является мерой социальной экономии и общественного благоустройства.  Ограждение низших слоев общества от монополии частной собственности посредством общинного владения  для России есть, по сути, государственный институт [15]. Он полагал, что общинное владение не мешает, а, наоборот, способствует  созданию самых благоприятных условий для сельского хозяйства в России [16].

Резкие расхождения со славянофильством нашла позиция Кавелина в двух положениях: во взгляде на Православие и в оценивании роли Императора Петра Первого в русской истории.

По воспоминаниям современников, он высоко чтил высокие нравственные христианские идеалы, но не признавал внешнюю церковную обрядовость [17]. Можно предположить, что такое отношение к церковной жизни могло сформироваться у ученого в отроческие годы. Тогда служебная карьера его отца сильно пошатнулась. Отец отстранился от общества, ушел в глубокую духовную жизнь, общался в основном с монахами, стал довольно мрачным и малоразговорчивым. У юноши могло сложиться ложное отторжение церковности. Несмотря на это, сам Константин Дмитриевич Кавелин имел очень теплые отношения со многими представителями духовенства, как митрополитами и архиепископами, так и простыми иереями. О некоторых из них он отзывался очень тепло.

Что касается взглядов на реформы Петра I, то Кавелин, в отличие от славянофилов, считал его типичным представителем великорусской нации и признавал его реформу необходимой и подготовленной всем ходом русской истории [18].  Кавелин упрекает всех тех, кто обвиняет Петра в нелюбви к России, он утверждает, что Царь любил Россию, любил «по идеалу, который о ней», и стремился приблизить страну к этому идеалу. Нельзя подозревать Петра I «в не­любви к России, когда он посвятил все свои силы, весь свой труд, всю свою жизнь на то, чтоб она стала, какой ей следовало быть, по его убеждению? Нель­зя работать неустанно, всю жизнь, без веры в дело, без любви к нему. Петр так трудился, потому что ве­рил в способность русского народа преобразиться в идеальный образ» [19].

Таким образом, идеи Константина Дмитриевича Кавелина во многом пересекаются, звучат в одном ключе с идеями славянофилов: и во взглядах на особенности русского пути, на крестьянскую общину, на соборность русской сословности. Принципиальные расхождения между славянофилами и Кавелиным можно увидеть только в двух положениях: о роли Петра I в русской истории и в православной обрядовой церковности как факторе развития личности.

Во взглядах на общественное развитие Кавелин также во многом был близок славянофилам. Он однозначно считал, что во главе государства должен стоять Самодержавный Царь. Но «величайшая ошибка» правителя, заключающаяся в том, что Самодержец окружает себя непроницаемой стеной приближенных, должна быть исправлена широким доступом к царю «всем взглядам, мнениям, жалобам и желаниям, какие только есть в стране, прислушиваться к ним и проверять ими внушения приближенных и доклады министров. Без этого опасности, одни других ужаснее, будут роковым образом окружать престол, а с ним и государство» [20].  Путей для открытости престола два – «разумный, справедливый закон о печати и хорошо устроенные государственные учреждения»[21]. 

Кавелин, несмотря на то, что практически во всех учебниках по истории слывет как либерал, на самом деле  был резким противником конституционного строя (в его западном понимании), называл его «порочным». Объясняет он это тем, что конституционные учреждения созданы и поддерживаются далеко не народами, «а только сильными, богатыми и просвещенными высшими классами, отвоевавшими себе у государей верховную власть именем народа, и что в конце-концов конституционные порядки послужили на пользу не всем классам и слоям народа, а только высшим его сословиям»[22]. Для «самовластья камарили» в России конституция на европейский лад была бы сущим кладом, – так предугадывал, по сути, Кавелин.

Что несет, по мысли Кавелина, конституционный парламентаризм? Прежде всего, чиновничье всевластие. «К теперешнему государственному механизму прибавились бы только две палаты, из которых одна была бы исключительно в руках той же камарильи, а другую всегда можно обойти или разогнать, когда это нужно, – пишет Кавелин в работе «Политические призраки». Словом, конституция, в построениях Константина Кавелина только укрепила и упрочила бы, прикрыв либеральными и легальными формами, существующий порядок дел и «подготовила бы в будущем революцию, не только политическую, но и социальную, как неизбежное последствие обмана и притеснения, облеченных в форму законности»[23]

Провозглашение публичных свобод в стране Константин Кавелин называет «кукольной комедией». И вовсе не она нужна России, а «действительное, глубокое, коренное преобразование всей нашей правительственной организации и системы  сверху до низу».

В «Политических призраках» Кавелин громко говорил, что России следует всячески избегать конституционного парламентаризма. А ведь, по сути, то, что мы наблюдаем и пытаемся понять лишь сейчас, спустя более 20 лет парламентаристских экспериментов в России, Кавелин сумел точно определить в конце XIX века на примере Франции, утверждая, что самостоятельность суда и палаты народных представителей являются всего лишь инсценировкой и будут еще большей инсценировкой в России.

Тогда, в бурном и кипящем XIX, ни тем более в революционном XX, никто в России не обратил внимания на слова странного и чудаковатого профессора – Кавелина. Европейское устройство на протяжении почти двух столетий казалось панацеей от всех бед России. Но сейчас, в измученной реформами и революциями России, они зазвучали совершенно иначе. И налицо все его предостережения. В том числе и касающиеся нас самих, наших национальных особенностей, которые мешают нам в устроении общественной жизни.